Игра на своем поле - Говард Немеров

Сэйр посмотрел на Чарльза и громко фыркнул.

– Молодой человек… – начал сенатор Стэмп.

– Я вам не молодой человек, – прервал его Чарльз, – и если кто-нибудь из вас вздумает запугивать меня своим высоким положением, я немедленно уйду из этого опереточного учебного заведения и постараюсь перед уходом сорвать с него маску интеллектуальности и респектабельности! А пока разрешите сказать вам, господа, что вы допускаете грубую ошибку, и если ректор не возражает против ваших намерений, то я возражаю. Попробуйте только привести в действие ваш беспрецедентный план шантажировать моего коллегу, и я сообщу в газеты все подробности этого непристойного дела!

Любопытно, как сильно действует на взрослых людей педагогическая отповедь. Тот, кто испытал гнев учителя в детстве, боится его долго, иногда всю жизнь. Сенатор и Сэйр на миг остолбенели, смутный страх охватил и Нейджела. Впрочем, победа Чарльза была кажущейся, и он ее не переоценивал.

– И еще вот что, – уже спокойнее продолжал он. – Обстоятельства вынуждают меня быть отчасти на вашей стороне. Но это ни в коей мере не изменяет моего мнения о том, что вы, господа, ведете себя как пожилые второкурсники, что ваши недостойные взгляды на спорт куда больше подобали бы молодчикам из «Гитлерюгенда».

– Чарльз! – истерически вскричал Нейджел.

Сэйр и сенатор только глядели на него во все глаза.

– Сейчас я пойду обедать, – с расстановкой проговорил Чарльз, – а потом я сам поговорю с мистером Солмоном. По некоторым соображениям, распространяться о которых я отказываюсь, я считаю, что Блент должен быть допущен к игре. Я попытаюсь убедить в этом моего коллегу, но без нажима. Что касается вас, господа, то предлагаю вам воздержаться от каких бы то ни было действий, пока я не сообщу вам результаты. А уж потом – и тем более не вмешиваться… Если мне не удастся его убедить, то вам и подавно; значит, и я, и вы, и все мы терпим поражение. Я вас застану здесь, если позвоню, скажем, в начале одиннадцатого?

Все молчали, и Чарльзу казалось, что он еще слышит свой голос. Потом заговорил Сэйр:

– Ладно, Осмэн, я принимаю ваше условие. Кстати, было полезно узнать, что у вас на уме. Но я совершенно не требую, чтобы меня любили, лишь бы делали то, что мне надо.

– Вот видите, молодой человек, – спокойным тоном сказал сенатор Стэмп, – при всей вашей вспыльчивости, которую я вам прощаю, вы сами предложили именно то, о чем я вас несколько минут назад просил. Охотно предоставляю вам свободу действий. Жду вашего звонка здесь в начале одиннадцатого или оставлю номер, по которому вы сможете нам позвонить.

Оба джентльмена покинули кабинет. Чарльз и Нейджел остались вдвоем.

– Я вас провожу, – сказал Нейджел, и было видно, что он дрожит. – Нет, не туда, там такая толчея. Сюда, пожалуйста… – Взяв Чарльза под локоть, он провел его через переднюю в кухню, где двое студентов в белых курточках с любопытством вскинули на них глаза. Один из них – это был Да-Сильва – загадочно улыбнулся.

– Постарайтесь убедить Солмона, – прошептал ректор. – Вы не должны были так говорить с ними…

– Кто-то же должен был! – резко ответил Чарльз. – Вы вот смолчали.

– Пожалуйста, не так громко, Чарльз! Разве вы не понимаете, что я нашел бы какой-нибудь способ их отговорить? Но с ума сошли, второкурсники, молодчики, из «Гитлерюгенда» – это было чересчур, Чарльз!

Нейджел торопливо отворил дверь черного хода, но Чарльз выдернул свой локоть из направляющей руки и твердо сказал:

– Там остались мои пальто и шляпа. С вашего разрешения, я уйду через парадный ход.

И они вернулись в прихожую.

– Вся ваша беда в том, – бросил Чарльз Нейджелу уже в дверях, – что вы хотите служить разом двум богам.

Ректор Нейджел изобразил на лице скорбную макиавеллевскую улыбку.

– А именно?

– Добру и злу! – ответил Чарльз и, не оборачиваясь, спустился по ступенькам на тротуар.

2

Отправляясь на свидание с Лили Сэйр после посещения ректора, Чарльз сам не мог уяснить себе, откуда вдруг возникло у него намерение жениться на ней. При всей естественности такого желания дело было даже не в самой Лили: он не был в нее влюблен, хотя она обворожила его и он восхищался ею и мог бы перечислить ее достоинства, даже не помня как следует ее лица. Если здесь играли роль чувства, то скорее всего абстрактные, поскольку эта девушка, точнее – образ, нарисованный его воображением, окончательно оформил в нем смутное доселе желание по-новому распорядиться своей судьбой, утвердить себя в мире реальных ценностей. Это вполне естественное желание оставалось подспудным со смерти его жены, смерти, которую он воспринял, как крушение личной жизни, и чувство вины в сочетании с тайной радостью свободы прочно удерживало его от второго брака. И вдруг за один день все это оказалось вытесненным другим столь же сильным желанием или растворилось в нем.

Чарльз шел к студенческому клубу, где он оставил свою машину. Он ощущал нервную приподнятость, вызванную недавней вспышкой гнева, но был доволен, что вел себя правильно. Страх перед последствиями он презрительно и гордо отвергал, хотя героическая поза несколько проигрывала от сознания, что противник, то есть дирекция и «сильные мира сего», все равно не рискнет выступить против него, так как не захочет показать себя в неприглядном свете. Но даже если выступит, он рад, что поднял меч в защиту принципиальности и гуманности, а на этом колледже свет клином не сошелся… Итак, он чувствовал себя хозяином положения, сумевшим уравновесить и тайнодействующие рычаги и явную для всех сторону дела, и был уверен, что сумеет убедить Леона Солмона в своей правоте, если намекнет на особые обстоятельства, не вдаваясь в подробности. И последнее.

Разве он, человек без предрассудков, идеальное воплощение здравомыслия, как заявила эта молодая особа, ей не пара? Он вдруг вообразил себя графом Моска – сдержанным, улыбающимся, отвешивающим учтивые поклоны, и, так как портрета героя великой книги не существовало, он не без удовольствия представил себе тонкое, умное, непроницаемое лицо Макиавелли.

Все еще под впечатлением этого образа, Чарльз вошел в вестибюль клуба и, дожидаясь, пока позовут мисс Сэйр, стоял в одиночестве поодаль от всех. Но, невзирая на его холодный, как ему казалось, и загадочный вид, несколько подвыпивших студентов с его факультета, считая, по-видимому, что им все дозволено, воспользовались случаем, чтобы отпустить нагло-фамильярные шуточки по его адресу. Чарльз был очень сконфужен. Он вспомнил, как попадал в такое же неловкое положение, когда еще студентом заходил за своей дамой сердца в женское общежитие, и там ее появлению на верхней площадке лестницы тоже предшествовали смешки и хихиканье по поводу «кавалеров».

Лили была в черном вечернем платье без рукавов, но очень строгого покроя. Никаких украшений, только плоская тяжелая золотая цепь вокруг шеи. Было что-то и от аристократки и от рабыни в этом подчеркнутом контрасте обнаженного тела, траурной материи и твердого кованого металла. Это совершенство, стоящее бешеных денег, было явно рассчитано на то, чтобы вызвать желание рвануть цепь, разорвать платье, растрепать прическу. Так вот какова его будущая подруга жизни, если он осмелится на ней жениться, с упавшим сердцем подумал Чарльз, Взгляд и улыбка Лили говорили, что она догадывается о его намерениях, вернее – подозревает в этом каждого мужчину, уверенная, что ни один из них не в силах устоять против ее «эротической привлекательности».

Какой-то незнакомый Чарльзу молодой человек в смокинге подал Лили манто и что-то прошептал ей на ухо. Она прислонилась к его плечу, закинула голову и рассмеялась.

– Я не прощаюсь, я еще вернусь! – сказала она и, взяв Чарльза под руку, вышла с ним на улицу. Ему показалось, что она немного навеселе.

– Сядем в мою, – предложила Лили, не дав ему сказать, где его машина. Ее «бугатти» стояла у самого подъезда.

Они сели в машину и сразу же поссорились.

– Как, ехать в эту жалкую столовку для бедных? – возмутилась Лили, узнав, что ее приглашают в «Аарон Берр». – Куда каждый наш бойскаут ведет свою милашку и папу с мамой за компанию?

– Тем не менее на это есть причины, – сказал Чарльз.

– Я знаю один темный и грязный притон на шоссе номер десять, – сказала она. – Отсюда миль двадцать, не больше. Давайте поедем туда. – И она включила мотор.

– Нет, – возразил Чарльз, – нельзя, я уже заказал столик.

– Подумаешь, столик, что ж, умереть из-за этого?

– Мне не хотелось бы говорить об этом, пока мы не приедем, но поверьте, у меня есть веская причина ехать именно туда, а не в другое место.

– Ну, раз вы настаиваете… – И Лили с остервенением рванула «бугатти» с места.

Даже если Лили и была пьяна, она не боялась вести машину с бешеной скоростью, ничуть при этом не теряя самообладания. За время этой короткой поездки в город Чарльз не раз испытывал сильный испуг и впоследствии, размышляя обо всем, пришел к выводу, что именно здесь и произошел некий поворот событий: он перестал быть хозяином положения, и это сказалось уже в том, что не он вез, а его везли, чего он вообще не любил. Кстати, эти десять или пятнадцать минут позволили ему понять, что влюбиться в Лили и жениться на ней – это совсем не одно и то же.