Новая история стран Азии и Африки. XVI–XIX века. Часть 1 - Коллектив авторов

Методы голландского колониализма широко использовали англичане и французы. Англия, начавшая колониальную экспансию одновременно с Голландией, на первых порах ей уступала и по мощи военно-морского флота в Азии, и по размерам капиталов созданной в 1600 г. британской Ост-Индской компании (30 тыс. фунтов стерлингов против 540 тыс. у ее голландского аналога). В XVI в. морская экспансия Англии вообще ограничивалась пиратскими экспедициями, грабившими испанские и португальские суда, перевозившие в Европу золото, серебро и прочие ценности из Америки. Все это совершалось при поддержке и по прямому подстрекательству королевского двора и лондонской знати, так же как налеты на побережье испанских колоний и работорговля. Первые британские колонии, захваченные на севере Америки, и были прежде всего базами фактически государственного пиратства.

Со второй половины XVII в. Англия, постепенно наращивая военное могущество на море и на суше, сумела к началу XIX в. отобрать у Голландии почти все ее колонии в Азии и проникнуть в главную из них – Индонезию. С XVII в. развернулось и англо-французское противостояние в Индии и Америке, в основном, закончившееся в пользу Англии. Параллельно англичане начали завоевание Малайи и Бирмы. Но британские (как и голландские) завоевания шли медленно, так как сопротивление им было гораздо сильнее, чем португальцам и испанцам, ввиду захвата ими обширных территорий и подчинения целых народов. Политика насильственной христианизации, торговой монополии, налогового грабежа и административного подчинения не только оскорбляла религиозные чувства и национальное достоинство жителей Востока, но также задевала их экономические и политические интересы. Поэтому англичане, учитывая опыт всех своих предшественников и конкурентов по колониальному грабежу, выработали концепцию «косвенного управления» колониями.

Она заключалась в стремлении установить как можно более тесный контакт с верхушкой завоеванной или фактически подчиненной страны, всячески ее обласкать и подкупить, максимально приблизив в политическом и культурном отношении, но при этом – не вмешиваться, по возможности, во внутренние дела данной страны, создав у ее народа иллюзию сохранения своей самостоятельности и самобытности. Расчет заключался в том, что местная верхушка, полностью ориентируясь на Лондон, сама найдет наилучшие способы и пути реализации британских интересов и при этом, опираясь на традиции страны, сумеет умело замаскировать суть своего прислужничества колонизаторам.

Слабым пунктом концепции была относительная узость социальной опоры политики Англии. Чем сильнее были традиционные элиты (феодалы, родо-племенные вожди и т. п.), чем прочнее оказывались их позиции в стране и чем дольше англичане привлекали их на свою сторону, тем успешнее осуществлялась концепция «косвенного управления». Однако далеко не всегда и всюду так было. Позиции и авторитет традиционных элит, как правило, подрывались уже самим фактом присутствия колонизаторов. «Невмешательство» последних во внутренние дела колонии тоже имело свои пределы: очень часто этот принцип нарушался. Кроме того, традиционные эксплуататоры, соглашаясь на сотрудничество с англичанами во имя, как правило, каких-то своих корыстных интересов, далеко не всегда находили оптимальные способы реализации пробританской политики и тем более маскировки ее направленности. Поэтому британскую колониальную империю, самую мощную и разноликую в мире, включавшую в себя все типы колониальной зависимости – от переселенческих (в Америке, Австралии, Новой Зеландии) до классических колоний и полуколоний – постоянно сотрясали восстания, мятежи, движения протеста. Причем нередко их возглавляли выходцы из тех самых традиционных элит, которых англичане старались привлечь на свою сторону. И дело было не в том, что их лишали прерогатив, власти и привилегий (это было крайне редко), а в нежелании играть роль марионеток, приказчиков чужеземцев, предателей своего народа, его культуры, религии и традиций.

Более того, в условиях относительно мирного функционирования британского (да и всякого иного) колониализма происходило убыстрение социальных процессов, в частности таких, как разложение натурально-патриархального уклада и, следовательно, патриархальной (соседской, кровно-родственной) общины, выделение из нее новых элементов, способствовавших распаду всей системы традиционных связей и отношений (за исключением этнических и конфессиональных). Интересы построения колониальной экономики давали толчок строительству дорог, каналов, ирригационных сооружений, новых поселков, развитию внутренней и внешней торговли, а также сети финансово-кредитных учреждений. Все это требовало подготовки квалифицированных (по колониальным стандартам) рабочих и служащих, а также способствовало рождению местного предпринимательства. Наиболее образованные представители этого слоя жадно впитывали в себя не только экономические знания и соответствующую философию Запада, но и его политическую культуру, в частности понятия о гражданских правах и свободах, о самоценности человека, о «вестминстерской модели» демократии и т. п.

В зависимости от положения той или иной страны в колониальной системе, уровня социально-экономического развития и методов эксплуатации освободительная борьба народов Востока приобретала тот или иной характер. Очень важным стимулом к освобождению явилось достижение независимости переселенческими колониями – североамериканскими, создавшими в конце XVIII в. Соединенные Штаты Америки (США), и южноамериканскими, также основавшими ряд суверенных государств после 1820 г. Их пример, а также противоречия между колониальными державами, оспаривавшими колонии друг у друга, возникавшие периодически трения между колонизаторами и теми, на кого они пытались опираться, изменения экономической конъюнктуры, стихийные бедствия и довольно частые просчеты в колониальной политике, обычно связанные с незнанием или недооценкой силы местных традиций, постоянно питали силы национального, социального и духовного протеста в странах, попавших в колониальную зависимость. В ряде случаев это привело к массовым восстаниям и антиколониальным выступлениям, таким как восстание Дипонегоро на Яве в 1825–1830 гг. против голландского гнета, движение эмира Абд аль-Кадира в Алжире в 1832–1847 гг. против французов, национальное восстание («восстание сипаев») 1857–1859 гг. в Индии. Эти и многие другие движения были выражением феодального этапа национально-освободительной борьбы народов.

Феодальным этот этап назван не только по социальной принадлежности руководителей восстаний, но и по методам борьбы и организации повстанцев, по их идеологии и убеждениям, носившим прежде всего религиозный характер. От Алжира до Индонезии ими использовался лозунг «джихада» (священной войны против неверных). Мусульманские духовные авторитеты издавали фетвы (постановления) об обязанности каждого правоверного сражаться с колонизаторами, приход которых превращает «страну ислама» (дар уль-ислам) в «страну войны» (дар уль-харб). Варианты феодального мировоззрения и феодального характера антиколониальных выступлений наблюдались иногда и в других странах Востока. Иначе и не могло быть, так как социальный строй стран Востока XVI–XIX вв. при всем их разнообразии и многоукладности (социоэкономической, социокультурной, этнополитической и т. п.) представлял собой всюду вариации восточной формы раннего или развитого феодализма со значительным удельным весом патриархально-общинных, рабовладельческих и переходных между ними структур.

Конечно, в ходе борьбы к ее руководству часто выдвигались простые незнатные люди, а формы организации войска и вооружение менялись, совершенствовались, выходили за рамки феодальных традиций и представлений. Однако в целом участие феодалов в борьбе и использование в ней феодального наследия как бы вливали свежую струю патриотизма и героизма в это наследие, временно даже закрепляя позиции феодализма в обществе, а элементы капитализма (вернее предкапитализма) в лице торгового капитала, наемного труда, перехода от ростовщического к банковскому проценту либо подавляли, либо оттесняли на второй план. Пестрый, разноплеменной и многоэтничный состав населения предопределял отсутствие у него единого национального сознания, отсюда вытекало и стремление сплачиваться по клановым, земляческим, племенным, религиозным критериям, а также в соответствии с традиционной верностью тому или иному феодалу, вождю, предводителю, вероучителю. Только крах движений, руководимых феодалами, и переход большинства из них на сторону колонизаторов изменял положение.

Но это вовсе не означало, что феодализм в колониях стал постепенно изживаться и исчезать. Метрополии, конечно, объективно внедряли капитализм, вводя в массовом масштабе наемный труд, поощряя предпринимательство, создавая промышленные предприятия и применяя новейшую технику. Однако они внимательно следили, чтобы экономическое развитие колоний шло лишь в русле их интересов и чтобы новые социальные слои, буржуазия и интеллигенция, не слишком усиливались. В качестве надежного противовеса этим силам колонизаторы всячески поддерживали проверенных ими «в деле» феодалов и выпестованную в колониальной школе бюрократию. Поэтому и в двадцатый век колониальный Восток, насчитывавший кое-где уже довольно длительный срок существования национального частного предпринимательства и интенсивного экономического обмена с метрополиями, вступал в основном в переходном состоянии, уже не феодальном, но еще далеко не капиталистическом. Более того, разные виды капитализма, не освоив большей части социального пространства Востока, лишь увеличили многоукладность и пестроту восточного общества, его дробность и неинтегрированность.