Проклятие рукописи - Сергей Пономаренко

Томмазо последовал этому совету, мысленно благодаря Бога за чудесное спасение. Двое мужчин вложили мечи в ножны и, настороженно поглядывая на потенциальную жертву, быстро спустились. Вскоре внизу остались лишь двое, одна из фигур была обладателем знакомого женского голоса. Тут Томмазо вспомнил, где его слышал, — в замке миланского герцога на Рождество. Именно таким приказным гоном разговаривала с ним служанка Катарины. Чем дольше он рассматривал стоящих внизу, тем больше он убеждался, что это женщины. Выходит, вторая — это… У него перехватило дыхание от волнения. Но откуда у них такая власть над поджидавшими его убийцами?

— Сеньор, не желаете ли спуститься сюда? — повелительным тоном произнесла служанка.

Томмазо стал медленно спускаться, осматриваясь и прислушиваясь — какая еще неожиданность его здесь может поджидать?

Одна из закутанных в темные плащи фигур сделала повелительный жест, и вторая послушно пошла к выходу. Томмазо неуверенно приблизился, фигура в темном откинула капюшон, и он увидел, что это Катарина. Девушка была очень бледна, и ему вспомнились их совместные конные прогулки, когда она вовсю пришпоривала коня, приходя в восторг от быстрой езды, раскрасневшаяся от ветра, бьющего в лицо.

— Добрый день, сеньора графиня. — Томмазо поклонился, не зная, как себя вести. — Благодарю за то, что спасли от верной смерти.

— Разве может спасти от смерти наславший ее? Ведь это я, обуреваемая дурными мыслями, наняла убийц.

— Так почему вы передумали? — Томмазо был спокоен, холоден и ироничен. — Решили отложить казнь до следующего раза? Боюсь, это будет весьма затруднительно — я уже так глупо не попадусь в ловушку.

— Не знаю, что на меня нашло, что подтолкнуло на смертный грех. — Голос Катарины задрожал.

— Не волнуйтесь так, сеньора графиня. Брат вашего супруга торгует индульгенциями, а если и этого мало — Папа лично отпустит вам грехи.

— Я не знаю, почему решила вас убить, — возможно, считала, что это будет лучшим выходом…

— Договаривайте, сеньора графиня! Считаете, что я злоупотребляю вашим гостеприимством, — так ведь ваш супруг меня не отпускает от себя. Или я много ем за вашим столом? Впредь буду отказываться от угощений.

— Наверное, следовало дать убийцам довести дело до конца… — Катарина зажмурилась, так как мучения терзали ее душу, но тут же открыла глаза, и выражение ее лица стало решительным. — Я бы никогда не простила себе этого! И никакая индульгенция не помогла бы мне! Ты приходишь не только в мой дом, но и в мои сны, думы — днем и ночью, во сне и наяву. Это наваждение мучает меня — а ведь я думала, что все давно закончилось, еще в ту рождественскую ночь, когда я решила прекратить наши отношения. Я не знаю, чем ты привязал меня к себе. В Милане мы были лишь друзьями, ты помогал мне коротать время. Меня даже забавляло, что ты — тот, кого считали суровым воином, кому неподвластны человеческие чувства, угождал моим девичьим прихотям. Я почти забыла тебя, однако ты проник в мои сны, делая со мной… — Тут она перекрестилась и покраснела. — …А затем появился и в моем доме. Я стала холодна с супругом, и он завел в Риме любовницу — мне об этом донесли, но это меня не трогает. Но почему, почему он стал мне безразличен, а ты поработил мою душу, привязав к себе? Попытка устранить тебя с моего жизненного пути была жестом отчаяния, но и ее я не смогла довести до конца…

Томмазо, видя искреннее отчаяние девушки, обуреваемый сам муками любви, подошел к ней и заключил в объятия. Их уста слились в поцелуе.

Вскоре он снял небольшой дом недалеко от палаццо Риарио, и там они стали тайком встречаться. В их отношения была посвящена только Сесилия Леони — кузина Катарины, которую он ошибочно принял за служанку. Катарина поставила одно-единственное условие — больше не появляться в палаццо Риарио, и Томмазо его выполнил. Он старался не видеться с Джироламо, ссылаясь на недомогание, а когда тот все же настоял на встрече, наговорил столько нелепостей и глупостей, что граф только диву дался, как мог ошибиться в нем при знакомстве, и больше в свой палаццо не приглашал.

Для Томмазо наступила самая счастливая пора жизни: он любил, и его любили. И грязный, многоязыкий, переживавший упадок Рим с ветхими зданиями, где лишь отдельными островками выделялись циклопические сооружения славного прошлого — Пантеон, собор Святого Петра, Колизей, крепостные сооружения и базилики, — город, который он ненавидел, на протяжении полутора десятков лет мечтая вернуться в родную Ломбардию, вдруг стал для него родным, близким, так как там жила КАТАРИНА! Однако его насторожили ее слова, что любовь к нему у нее вспыхнула внезапно, без видимых причин, когда они уже расстались. Томмазо вспомнились слова брата Никколо, обещавшего при помощи магической рукописи помочь добиться ее благосклонности, но он гнал эти мысли прочь: «Этого не может быть — Никколо находится в Ломбардии, а мы в Риме!» Все эти мысли затаились глубоко, ожидая своего часа.

И вот сейчас Томмазо находился на аудиенции у Папы Сикста IV. Он предполагал, что его вызвали сюда для получения нового задания, но оказалось, что это не так, и причина вызова к понтифику для него оставалась неизвестной. Фраза «никто не считает, что он грешит сверх или хотя бы в меру дозволенного» его насторожила и прозвучала как сигнал опасности. Никогда и ничего просто так Папа не говорил, каждая фраза имела определенный подтекст. Томмазо похолодел — неужели стало известно о его отношениях с Катариной? В этом случае вряд ли ему удастся покинуть живым и невредимым дворец Папы. Ему было известно, что папский дворец соединен верхней галереей с башней Святого Ангела, считавшейся самой надежной папской крепостью. Ходили слухи, что кроме этой галереи имелся и подземный ход, который вел прямо в глубокие подвалы крепости, служившие тюрьмой. Он вспомнил, как совсем недавно архиепископ каринтийский, Андрей Замометич, которого прислал сам германский император, при общении с Папой проявил неуважение и сразу же оказался в подвалах крепости Святого Ангела — и неизвестно, выйдет ли он оттуда когда-нибудь живым[17].

— До меня дошли известия от епископа Павии, Петра, что твой младший брат водит дружбу с чернокнижниками и сам занимается колдовством. — Папа испытующе посмотрел на Томмазо. — Епископ ссылается на распространяющиеся среди паствы слухи, что именно Никколо вызвал чуму, опустошающую сейчас Ломбардию и соседние земли.

— Этого не может быть, святой отец. Я съезжу к Никколо — уверен, это все наговоры! — Томмазо пытался сохранить спокойствие, а в его голове застучало молоточками: «Манускрипт! Проклятый манускрипт!»