Проклятие рукописи - Сергей Пономаренко

Проповедь капеллана не проникала в сознание Томмазо, мысли были полностью заняты Катариной. Он лишь копи ровал все действия находящихся рядом сеньоров: становился на колени, повторял слова молитвы или громко восклицал: «Аллилуйя! Аллилуйя! Аллилуйя!»

Ему показалось, что, хотя Катарина больше не поворачивала в его сторону голову, она также была взволнована его присутствием, их словно связывала невидимая ниточка.

После окончания службы герцог и его приближенные, в том числе и Катарина, покинули церковь, а вслед за ними стали выходить все остальные. Томмазо, потеряв Катарину из виду, разнервничался и стал спешно пробираться к выходу.

— Я узнал, почему здесь такой траурный маскарад. — Никколо не терпелось поделиться новостями с братом. — Герцог в ужасе из-за знамений, преследующих его в последние дни. Прошлую неделю он провел в Павии, предаваясь любимому занятию — соколиной охоте. В ночь перед отъездом он увидел необычную вытянутую звезду багрового цвета, быстро двигающуюся по небу, а через несколько минут в замке вспыхнул пожар, который, слава Всевышнему, удалось быстро погасить. Герцог истолковал это как знамения, которые указывают на предстоящую войну, грозящую большими бедствиями или смертью. А по дороге в Милан ему перелетели дорогу один за другим три ворона. А ты знаешь: ворон на дороге — примета, указывающая на скорую смерть. Галеаццо Мария схватил оружие и выстрелил в птиц, но не попал. Герцог даже остановился в раздумье: а не повернуть ли ему назад, ведь все эти знаки предсказывали смерть, но он продолжил путь. Ведь неизвестно, где могла его подстерегать смерть: впереди, в Милане, или позади, в Павии. Поэтому, томимый мрачными предчувствиями, герцог довольствовался лишь этой службой в замковой капелле, которую превратил чуть ли не в собственное отпевание. Архиепископ Миланский был недоволен — герцог не посетил его службу в соборе, на которую прибыли из Рима несколько кардиналов. Герцогу пришлось дать согласие прийти завтра на торжественную службу в собор Святого Стефана — если, конечно, он не передумает, увидев новые знамения. Ты не находишь, что герцог все больше становится похож не только внешне, но и поведением на своего деда, Филиппе Марию Висконти?

— Висконти всю жизнь боялся умереть от рук заговорщиков, как Цезарь, но умер от болезни в постели. Скорее всего, со временем эта участь ожидает и нынешнего герцога, — рассеянно произнес Томмазо, торопясь в замок, где должно было начаться празднование, в надежде увидеть там Катарину.

— Как знать, — многозначительно произнес Никколо.

В огромной зале были накрыты богатые столы, ломившиеся от множества изысканных блюд и разнообразных вин. Здесь было шумно и весело, оживившиеся после выпитого вина гости сыпали шутками и заздравными тостами в честь Галеаццо Марии, переодевшегося наконец в любимую, сверкающую золотом и драгоценностями одежду. Герцог отбросил печаль, навеянную знамениями, и веселился вовсю наравне с гостями, уже ничто не напоминало о его плохих предчувствиях. Музыканты развлекали публику, а сами со страдальческим выражением лица пожирали глазами яства и вина на столе. Из всего множества гостей, собравшихся здесь, лишь Томмазо был невесел — Катарины нигде не было, и, не имея возможности видеть ее юный лик, он опечалился.

— Не напоминает ли столь буйное веселье тебе, мой любезный брат, пир в преддверии чумы? — прошептал ему на ухо Никколо. — Веселись, пей, ешь — ибо не знаешь, что может нас или кого-то из здесь присутствующих ждать впереди! — И Никколо с усердием стал следовать собственному совету.

Через час, уже не имея больше сил находиться среди безудержно веселящихся гостей, Томмазо решил удалиться, не поставив в известность Никколо, чувствовавшего себя здесь как рыба в воде.

Идя по плохо освещенному коридору замка, он заметил в глубокой нише перед распятием склонившуюся в молитве фигуру в темной накидке и невольно замедлил шаг. Неизвестный, услышав шаги, встал и сделал шаг навстречу.

— Вы сеньор Томмазо ди Кавальканти? — прозвучал низкий женский голос из-под надвинутого на глаза капюшона.

На утвердительный ответ Томмазо незнакомка требовательно произнесла:

— Вам приказано следовать за мной.

Сердце Томмазо замерло в трепетном ожидании чуда, и он покорно последовал за ней, не задавая вопросов, боясь спугнуть зародившуюся надежду. Переходы, коридоры — все выпало из памяти Томмазо, он только слышал стук своего измученного сердца. Наконец они остановились перед дверью, и незнакомка строго произнесла:

— Вы сюда войдете, если пообещаете не разговаривать с ожидающей вас дамой и не пытаться узнать ее имя. Вам разрешается только отвечать на вопросы. Вы согласны на эти условия, сеньор?

— Согласен, — без раздумий ответил Томмазо.

Женщина осторожно постучала в дверь.

— Вы предупредили сеньора? — послышался голос, который Томмазо узнал бы из многих тысяч, и его сердце забилось с новой силой.

— Предупредила, сеньора.

— Он согласен?

— Да, сеньора.

— Пусть он войдет.

Женщина открыла дверь и предложит Томмазо войти. Это была спальня, посреди которой находилось громадное ложе под балдахином с опущенными занавесями из золотистого материала, схожего с парчой. Женщина указала ему на маленькую скамеечку возле ложа, а сама покинула спальню. Из-за занавесей прозвучал стих:

Non, si male nunc, et olimSic erit: quodam citbara lacentemSuscitat Musim neque stemper arcumTendit Apollo[12].

Томмазо застыл, не зная, как реагировать на это, ведь он дал слово только отвечать на вопросы. Или это был скрытый вопрос, облаченный в стихотворную форму?

— Мне кажется, что печаль поселилась в вашем сердце, сеньор. Вы можете мне рассказать о ее причинах?

Томмазо мог отдать голову на отсечение, что голос принадлежит Катарине.

— Я болен. — Томмазо был краток, хотя множество слов рвались из груди подобно извержению вулкана. Но с ним играли в непонятную для него игру. Ведь Катарина видела, что он не сводил с нее взгляда в церкви, и разговор при последней встрече… Какие вопросы еще нужны? И зачем эта нелепая таинственность, если она сама захотела его видеть?

— Я знаю хорошего врача, специалиста по травам. — Голос женщины прозвучал сочувственно.

— Amor non est medicabillis herbis[13]. — Томмазо нарочно ответил словами Овидия.

— Судя по вашему печальному виду, вы несчастливы в любви. Почему? Ваша дама сердца не ответила взаимностью?

— Вы правы, сеньора, к тому же она вышла замуж за другого.

— А может, у нее не было иного выхода и теперь ее тело принадлежит другому, а сердце — вам?