Проклятие рукописи - Сергей Пономаренко

Томмазо понимал, насколько опасно ему оставаться у Никколо, но ничего не мог поделать с собой — его тело, послушно служившее ему на протяжении более четырех десятков лет, вдруг вздумало бунтовать. В глубине души он осознавал: стоит ему приказать себе уехать отсюда, и никакое недомогание его не остановит. Но он медлил, поражаясь своей слабости, поддавшись хвори, причины которой были скорее душевного характера. Возможно, так проявилась тоска по родным местам, удерживая его здесь. На третью ночь ему приснился весело смеющийся Джованни, уплетающий только что запеченную баранью ногу. Жир стекал по его щекам, подбородку, рукам, а он пребывал в блаженном состоянии, поглощая еду. Томмазо эта картина раздражала, и он попытался прикрикнуть на Джованни, на что тот повернул к нему лоснящееся от жира лицо:

— Эй, Томмазо, ты не мой сеньор! Ты ведь предал меня, отправив на эшафот вместо себя!

Томмазо молча отвернулся и тут же натолкнулся на Арджиенто в окровавленном колете.

— Манускрипт живой — ему требуется кровь! Не дашь ему крови — он убьет тебя, как ты меня. Ты понял меня? Ты — обречен!

Проснувшись, Томмазо истолковал сон как знак, что ему здесь больше оставаться нельзя, и приказал седлать лошадь, но было уже поздно — во двор въехали судебный исполнитель, кавалерий и несколько стражников. Томмазо лишь успел приказать смертельно побледневшему Никколо спрятать его багаж с рукописями и книгами, чтобы они не попали в руки людей герцога. Давая Никколо на это время, он бесстрашно вышел навстречу судебному исполнителю, с удивлением почувствовав, что непонятная хворь, мучившая его все эти дни, отступила и он снова здоров и полон сил. «Для чего? Чтобы бодро пройти последний путь до эшафота?» Он понимал: вооруженное сопротивление бесполезно и только принесет неприятности Никколо и его семье. В его ушах вновь зазвучал голос умирающего Арджиенто: «Ты убил меня, а рукопись убьет тебя! Ты был прав — она живая. Ха-ха-ха…»

Ему оставалось надеяться лишь на милость герцога — умереть от меча, а не позорной смертью на виселице. И снова зазвучал зловещий смех Арджиенто, а потом его слова: «Я же тебя предупреждал: сегодня манускрипт напьется моей крови, а завтра — твоей. Твой черед пришел!»

 3. Замок Сфорца в Павии

От разрастающейся по мере приближения мрачной громады герцогского замка-крепости в Павии веяло холодом и беспощадностью Рока. «Встреча с прошлым иногда бывает губительна», — пронзила Томмазо мысль. К своему удивлению, он не испытывал страха, а лишь любопытство, словно сверяя полузабытые воспоминания с вновь увиденным. Казалось, время остановилось здесь, не произведя никаких изменений ни в окружающем пейзаже, ни в самом замке. Уже можно было рассмотреть главную достопримечательность замка, установленную на северной башне, — Астрариум, на семи циферблатах показывающий обычное и звездное время, движение Луны и Солнца, пяти планет — уникальное творение ученого Джованни Донди. Переехав через каменный арочный мост, соединяющий берега реки Тичино, они оказались перед воротами замка.

Проезжая мимо конной статуи остготского короля Теодориха, поблекшей от времени и испражнений птиц, Томмазо предпринял очередную попытку убедить судебного исполнителя отправить его в Милан, рассчитывая, что таким образом известие о его аресте дойдет до Папы Сикста IV, а тот примет меры для его освобождения.

— Кавалерий, вы делаете ошибку — мне надо в Милан, встретиться с его светлостью герцогом.

— Вот это и стало бы моей ошибкой, — рассмеялся судебный исполнитель. — У меня имеется скрепленный печатью герцога перечень преступников, которые подлежат наказанию соразмерно их преступлениям. А изменникам и заговорщикам одно наказание — виселица! Единственное, чем я вас утешу, — о вашем аресте незамедлительно сообщу герцогу, и, возможно, он захочет сам посмотреть, как вас вздернут. Так что у вас есть шанс увидеть герцога — стоя на эшафоте. Не хотите поведать мне, какая причина заставила вас посетить наши края, зная, что тут вы можете встретить смерть?

— Об этом я буду говорить только с герцогом, — заупрямился Томмазо.

— Скорее всего, с Богом на небесах или с дьяволом в аду. Второе более вероятно.

Судебный исполнитель снова рассмеялся, прикидывая, сколько герцог заплатит за поимку и казнь этого преступника. Решил не торопить с казнью подеста[6]Павии, а завтра допросить преступника с пристрастием — применив пытку — и узнать причины его появления здесь.

Томмазо поместили в каменный мешок, расположенный в подземелье тюремной башни. Темница была чрезвычайно малых размеров, узник не мог ни выпрямиться во весь рост, ни вытянуться лежа. В потолке захлопнулась крышка входного люка, заскрежетал засов, запечатывая его в каменной могиле, и все погрузилось во мрак и тишину, нарушаемую лишь шуршанием и писком крыс, обрадовавшихся новому развлечению. Он вспомнил, как при посещении темницы в замке Святого Ангела видел заключенного еретика, у которого крысы отгрызли нос во время сна, и вздрогнул от омерзения. Томмазо присел на корточки, прислонился спиной к сырой стене и почувствовал, как холод камня пробирает до костей. Из охапки старой соломы, служившей здесь постелью, соорудил что-то вроде кресла, спинкой опиравшегося о стену. Несколько соломинок попали под одежду и неприятно кололи, он их нашел и отшвырнул, но теперь почувствовал, как тело начало зудеть, — солома кишела вшами. Усилием воли он заставил себя сидеть на зараженной насекомыми подстилке, понимая, что камень подземелья, как палач, заберет жизнь, а он не хотел умирать. В его жизни было множество случаев, когда он попадал в безвыходное, смертельно опасное положение, но лишь спокойствие и вера в Бога помогали ему спастись. Томмазо надеялся, что герцог Сфорца, узнав, что он посланник Папы, не посмеет его казнить. Ведь совсем недавно Папа Сикст IV оказал доверие его брату Асканио, приблизил к себе в Риме и наделил кардинальским званием, а незаконнорожденная дочь Катарина обручилась с племянником Папы — Джироламо Риарио. Все это давало шанс на жизнь, если только подест Павии, маркиз Франческо ди Сорана, не станет своевольничать и не вздернет его раньше, чём удастся встретиться с герцогом.

Для деятельной натуры Томмазо оказаться в беспомощном состоянии, когда от него ничего не зависит, было горше смерти. Где-то там, за стенами темницы, решалась его судьба: могли в любой момент вздернуть на виселице при большом стечении народа, как бывшего заговорщика, или тайно утопить в реке, чтобы не предавать казнь огласке, или даже запечатать на долгие годы в этой темнице, заставив потерять человеческий облик. Последнее для него было самым ужасным. Ему вспомнилось, что именно в этой башне нашел свою смерть знаменитый Боэций[7], обвиненный в измене и казненный по приказу короля Теодориха. Возможно, именно в этом каменном мешке в ожидании казни он написал свое знаменитое сочинение «De consolatione philosophiae»[8].