Планета матери моей (Трилогия) - Джамиль Алибеков

Несколько секунд мы смотрели друг на друга. Он первым отвел глаза. И так не похож был оробевший грустный взгляд на обычно угрюмое и вызывающее выражение его лица, что мне сделалось неловко. Будто передо мною стоял совсем другой человек.

Но через минуту к Фараджу вернулся прежний облик. Взор горел злобной горечью, словно две жаровни, полные пламени и дыма.

Да, я пожалел его всем сердцем. Но вслед мне раздался свист кнута, будто мимо пролетела шальная пуля. Я пожал плечами и с ведерком сбежал к реке. Радиатор машины был помят, мотор перегрелся. Он работал со сбоями, натужно гудел, словно заболевший.

Итак, я спешил за невестой! Если мне предстояло проехать мимо общежития педагогического техникума, я готовился заранее, чистил и украшал машину, как кровного скакуна, а теперь махнул рукой на помятый радиатор, на борта, серые от пыли. Жаль, что этот чумазый грузовик не рухнул в реку. И я вместе с ним. Не лучше ли гибель, чем обязанность везти любимую в чужой дом? Нет, напрасно Табунщик не огрел меня кнутом.

Дядя Селим выхлопотал для меня отпуск на целую неделю.

— Хорошему делу все помогают, — сказал он.

Но выглядел озабоченным: только что было сообщение о начале военных действий против белофиннов. Если придется идти в армию, сказал дядя Селим, обе семьи остаются на меня. «Пожалуй, есть резон поторопиться с крышей, а, Замин? Не ко времени, кажется, затеяли мы и постройку и свадьбу…»

Друзья-шоферы откуда-то проведали, что предстоит ехать за невестой. Когда я подошел к своему четырехколесному скакуну, то не узнал его. Один из парней приладил новое зеркальце, другой застлал сиденье ковром. Открытки тоже были заменены, теперь все до одной изображали чернооких красавиц с алыми губами.

Опытный в делах сватовства Алы-киши наставлял меня: когда невеста сядет в кабину, сразу с места не срывайся, напротив, надо сделать вид, что обнаружились неполадки. Покрути с озабоченным видом руль, постучи ногой по колесам, затем встань перед радиатором и скажи громко: «Эй, родичи невесты, машина без смазки не идет!» Они поймут и поднесут тебе подарок.

Советы я слушал вполуха. Сверлила мысль: заговорить мне с Халлы? Положим, ее увезли силой, кричи не кричи — в горах не услышат. Ну а в городе? Разве нельзя было позвать на помощь? Дала бы знать мне!.. Она покорилась похитителям с охотой, но почему тогда скрывает это от меня? Простились бы по-хорошему…

Дядя Селим спозаранку ходил принаряженный, то и дело нервно поправляя галстук. От скрипа его новых ботинок у меня ломило уши. Сам я выглядел по-будничному; моей единственной праздничной одеждой был старый костюм дяди Селима. Да и не все ли равно, как я одет? Халлы даже не взглянет на меня. По обычаю ее лицо будет закутано в головной платок. Полный кузов набьется всевозможных подружек, болтливых молодиц… А в кабину сядет дядя Селим вроде черного забора между нами.

Я подрулил к зданию финансового управления. Любопытные служащие прилипли к окнам. Дядя Селим с добровольными помощниками прилепил к кузову красное полотнище. На ходу оно плескалось и хлопало по бортам.

— А что, — спросил дядя Селим, близоруко разглядывая красотку на открытке, — и ты, Замин-джан, девушку себе нашел? Из горожанок? Не дрейфь, надо будет, увезем, родителей не спросим.

Я хотел промолчать, но последние слова задели за живое.

— Уж я свою любимую, как ворованный товар, на аркане не потащу!

Дядя Селим добродушно пожал плечами.

— Любовь, братец, для таких юнцов, как ты… Стой, стой! Мы уже приехали.

Перед нами был дом под красной железной крышей. Я так и не успел спросить: сам-то он любит Халлы? Мне хотелось, чтобы она шла за него нехотя и он не пылал бы страстью. Словно это могло сохранить осколок моей первой любви.

Дядя Селим сам продолжил щекотливый разговор. Не выходя из кабины, он добавил с торопливой искренностью:

— Не спеши осуждать, Замин. У тебя впереди целая жизнь. Полюбишь одну, не сладится — встретишь другую. Моя судьба сложилась иначе. Комсомольцами мы дрались с бандитами. Юность пролетела незаметно. Само время было такое. Когда тут за девушками гоняться? То в лесах, то на стройке. А сейчас… Видишь ли, в моем возрасте неприлично оставаться холостяком. Я занимаю определенное положение; нельзя, чтобы на меня косились.

— Выходит, вы совсем не любите Мензер? — Я испугался своего вопроса.

Дядя Селим задумчиво покачал головой.

— Она образованная девушка, у нее настойчивый характер. Я отношусь к ней с уважением. Если хочешь, даже привязан. Но ведь и ты питаешь к ней теплые дружеские чувства, не так ли? Это, впрочем, неудивительно. Вместе росли, все у вас было общее — школьные книжки, учителя. Смеялись над одним и тем же. И огорчались из-за одного и того же. Вы всегда были рядом. А вот появись серьезное препятствие между вами или длительная разлука — могла вспыхнуть пылкая любовь. Я говорю об этом потому, что сам испытал в юные годы нечто подобное: влюбился по-настоящему в свою подружку, когда ее выдали замуж за другого. Странные мы существа! В бухгалтерском отчете из-за пропавшего пятака бьем тревогу. А с бесценным даром природы — собственным сердцем обращаемся небрежно и бесхозяйственно.

— Почему ваша девушка не убежала от нелюбимого? — буркнул я.

— Легко сказать! Не оказалось никого рядом, чтобы вразумить и поддержать ее, как мы с тобою помогли вырваться из домашнего плена Мензер. Знаешь, именно с тех пор я за всеобщую образованность. Только культура поможет нам избавиться от невежества и несправедливости.

— Значит, если бы Мензер не посчастливилось учиться…

Он оборвал с некоторым раздражением, словно ему неприятно было слышать имя невесты в чужих устах.

— Дело не в ней. Да и не думал я поначалу, что все так обернется. Просто хотел девочке помочь…

Разговор прервался. Из глубины двора за густой порослью ежевичных кустов слышались возбужденные голоса, детский смех. Вывели закутанную в шаль невесту. Какой сиротливо-хрупкой показалась мне Халлы! Словно не она совсем. А вдруг в самом деле не она? И вся свадьба дурной сон?!

Мелкими нерешительными шажками Халлы вышла за калитку и остановилась. К ней приблизился дядя Селим. Едва ли она даже видела его, так плотно была закутана в красную шаль с шелковыми кистями. Дядя Селим бросил нетерпеливый взгляд в мою сторону. Мне надлежало взять невесту за руку и помочь ей подняться в кабину. Я сидел неподвижно.

— Замин!

При моем имени шелковые кисти задрожали, голова под шалью склонилась ниже. Я видел, как маленькие башмачки Халлы потонули в траве.

— Возьми сестрицу Мензер за руку, подсади в кабину, — командовал дядя Селим.

Я повиновался, с деревянной скованностью подошел к невесте, но не дотронулся до нее. Повернулся и пошел обратно к машине. Она покорно следовала за мною.

— Не вздумай посадить в кузов, — шептал за спиной дядя Селим. — В кабину веди, в кабину.

И вот машина тронулась. Разве не все равно ей, бесчувственной, что перевозить? Камни или людей? Счастливую любовь или неизбывную грусть? Хотя при чем здесь машина? Это я везу свою единственную в дом к другому.

Халлы отодвинула от лица шаль. Мы были одни. Даже маленькое оконце в кузов кто-то заботливо задернул цветной занавеской.

— Что же ты молчишь? — спросила Халлы.

Я взглянул в зеркальце, отражавшее нас обоих. Она была бледна. Я никогда не видел ее такой красивой. Выпуклый лоб, брови прочертили сияющий след и подернутые туманом глаза…

— Какая красивая машина! Работай на ней на здоровье.

— Убитому здоровье ни к чему.

— А хвалился, что сильный!

Ее лицо вдруг исчезло из зеркала, как из волшебной рамы. Она схватилась за руль. Машину дернуло.

— Не поедем дальше, пока не скажешь, что мы друзья по-прежнему!

— Скажу, скажу! Пусти, бешеная.

Она не отодвинулась. Положила теплую мягкую ладонь поверх руки, которой я сжимал руль. Кожи словно коснулось только что вынутое из горна раскаленное железо. Но мне не было больно. Мне было грустно.

— Пусть исполнятся все твои мечты, — проговорил я. — Ты всегда хотела выйти замуж за образованного человека и вот выходишь.

— А еще я хотела, чтобы один парень прокатил меня в свадебном платье на своей машине, — отозвалась Халлы. — И это тоже исполнилось.

— Я шофер. Куда скажут, туда повезу.

— А если я выскочу на ходу посреди дороги?

— Не выскочишь. Побоишься. Разве тебе не дорога жизнь в такой радостный день?

Халлы еще больше наклонилась ко мне, собрала в горсть нитку гранатовых бус на шее.

— Видишь? Вот мое единственное украшение. Ничьих подарков на мне больше нет.

Я молчал. Спустя минуту она спросила сдавленным голосом: