Равнина Мусаси - Куникида Доппо

— А я в тот же вечер ещё раз видел Горо и, кажется, выяснил причину его нахального поведения.

— Сестра так и думала. Она плакала от обиды, догадываясь, что Горо наговорил вам каких-нибудь небылиц.

— Какие были отношения между нею и Горо? — спросил я напрямик.

— И вы могли так подумать? — заплаканные глаза Цуюко расширились от удивления. Она взглянула мне в лицо.

— Но Горо говорил такие странные вещи…

— Бедная сестра… — У Цуюко дрожали губы, по щекам её текли слёзы. — Когда вы приезжали в последний раз, ей было всего пятнадцать лет. Но не проходило и дня с тех пор, чтобы она не вспоминала вас, тоскуя. И летом позапрошлого года, и летом прошлого года… Она так ждала вас. Мне это хорошо было известно, да она и не скрывала от меня. Она всегда была откровенна со мной. Когда мы время от времени получали от вас письма, Айко радовалась больше всех. Бывало, перечитывала по нескольку раз, а потом бережно хранила их у себя в комоде. Но появился этот Горо.

Она на минуту замолчала. Я закусил губу.

— С конца прошлого года он начал назойливо преследовать её. Это доставляло сестре много огорчений. Но вы ведь знаете её характер, она не решалась пожаловаться родителям и открылась только мне. Мы как-то с ней посоветовались и решили обо всём рассказать отцу с матерью, чтобы они его в конце концов выгнали.

Но этот Горо, он хоть и кажется дурачком, а очень упрямый человек. Мы побоялись, что он будет мстить. Да и сам он сестре угрожал, говорил, что если она согласится выйти за кого-нибудь замуж, он всё равно помешает ей. Короче говоря, мы решили его не трогать. И сестра, как только встречала его, всегда убегала.

— Вот оно что! — Я начинал понимать. И мне стало мучительно стыдно.

— Вам теперь кое-что ясно. Сестра была словно зачарована. Я очень жалела её. А этой весной отец ездил в Корею и там обещал её в жёны крупному коммерсанту Хиноя. Но нам до последнего времени ничего не было известно. И вдруг недавно появился сам господин Хиноя со своим приказчиком. Только тогда отец рассказал нам с сестрой о своём обещании. Она выслушала молча. Я в тот же вечер спросила у сестры, что она намерена делать. И она ответила: «Раз отец обещал, и раз Хиноя сам приехал, так тому и быть». — «А как же Минэо-сан?» Но она попросила: «Сестра, я умоляю тебя не говорить мне больше об этом. Я уже примирилась. Сколько я думала о нём, и никакого толку. Я так же глупо страдаю о нём, как Горо обо мне. И чем всё время остерегаться Горо, уж лучше вот так выйти замуж и умереть поскорее».

Я заплакала. Она сдерживалась. Только была очень бледной. Потом вынула из комода ваши письма и, отдавая их мне, сказала: «Сестра, спрячь их у себя», — а потом добавила: «Как ты думаешь, есть ли кто-нибудь на свете несчастнее меня?» И тут она не выдержала, упала ничком и разрыдалась.

Больше я не мог слушать. Как я ни старался скрыть слёзы, мне это не удалось.

— Теперь мне всё понятно. Я глубоко ошибся. Горо обманул меня. Он нарочно убил Айко.

— Да, это так. Он убил её. И об этом никто не знает. Все думают, что они упали случайно.

Она горько плакала. Я спросил у неё:

— О-Цую-сан, а Айко знала, что у меня на душе?

— Она впервые узнала во время этого вашего приезда. Поэтому я, пока ещё не кончились свадебные приготовления, поговорила с отцом, чтобы как-нибудь разладить эту свадьбу. Отец, к сожалению, не мог решиться и ушёл, ничего не сказав. Я ей всё — так и рассказала.

Айко оказалась жертвой. Дальше я не мог слушать. Я сказал Цуюко, что зайду к ним завтра, и расстался с нею тут же на могиле.

Лето было на исходе. Приближалась осень. Мне и без того было грустно, а тут ещё кругом царила осенняя печаль. Лето прощалось с землёй. На сердце у меня были тоска, раскаяние и отчаяние. Я одиноко брёл по пустынной дороге, а неприветливое солнце ещё касалось земли своими косыми лучами. И всё, что попадалось мне на глаза — и холмы, и лес, и поля, и реки, — всё, что раньше так приветливо, с такой любовью встречало, утешало, улыбалось мне, теперь обдало меня прохладой.

XIX

На следующий день я зашёл к Огава. Горе совсем подкосило его. Несчастный старый моряк, куда делась его бодрость!

— Я думаю послезавтра отправиться в Токио. И больше сюда не вернусь.

— Что ж так быстро? Погулял бы ещё немного…

Бедный старик, он ни о чём не догадывался. Но, может быть, это к лучшему…

В этот же вечер я вернулся к себе, но заснуть не мог, хотя недосыпал много ночей. Не слушая уговоров тётки, я отправился бродить по окрестностям; чтобы как-то рассеять тоску, нужно было плакать или петь, а у меня только холодные, бессильные слёзы текли по щекам.

Самостоятельная жизнь, независимость, свобода! В этом мире у человека нет дарственной на такие вещи.

— Борьба! Да, в борьбе призвание человека. От борьбы, от самого человека зависит его судьба. Иди вперёд! Навстречу завтрашнему дню!

1901

ПЕЧАЛИ ДЕТСТВА

Если в детстве поэтичны радости, то не менее поэтичны и печали. Если мы воспеваем веселье, ликующее в сердце природы, то можем воспеть и грусть, затаённую в его глубине.

Вот я и решил рассказать вам одну печальную историю моего детства, — начал один мой знакомый.

С восьми до пятнадцати лет я воспитывался в доме моего дяди, а родители все эти годы жили в Токио.

Дядя имел богатый дом и большую усадьбу с лесом и полями, в доме его всегда было несколько человек прислуги.

Не могу не чувствовать благодарности к моим родителям за то, что детские годы я провёл в деревне. Если бы я остался жить с ними в Токио и после восьми лет, думаю, судьба моя сложилась бы иначе. Возможно, мой разум был бы более развит, зато душа не возвысилась бы и не смогла бы воспринять чистых поэтических мыслей из томика Вордсворта.

Я жил среди гор и полей. Семь лет вольного счастья! Дядин дом находился у самого подножия горы, а вокруг — лес, река, горные ключи, пруд, и совсем близко залив Сэтоутинайкай. И я, как вольная птица, порхал по горам и полям, бегал по лесу, гулял по долине, ходил к берегу моря и к реке, и никто не запрещал мне это.

Но вот что случилось, когда мне было двенадцать лет. Однажды вечером слуга Токудзиро предложил мне поехать вместе с ним в одно интересное место.

— А куда? — спросил я.

— Об этом не спрашивай. Ты же знаешь, Току не повезёт тебя туда, где неинтересно, — он загадочно улыбнулся.

Токудзиро было в то время двадцать пять лет. Это мужчина крепкого телосложения. Дядя взял его к себе сиротой, когда ему было одиннадцать-двенадцать лет. Смуглый, черты лица правильные, — одним словом, красавец. Когда выпьет, обязательно поёт, а не выпьет, тоже поёт и что-нибудь делает, руки у него золотые. Всегда он доволен и приветлив со всеми, поэтому и дядя, и все остальные восхищались им.

— Только смотри дяде с тётей ничего не рассказывай, — сказал Токудзиро и, напевая, стал подниматься в гору.

Дело происходило в середине лета, ночи в ту пору были лунные, светлые. Я шёл вслед за Токудзиро, и вскоре мы вышли к рисовому полю. В нос ударил запах цветущего риса. Пробежав вдоль межи, мы очутились у реки. Берег был высоким, и, если заберёшься на него, можно увидеть сразу все поля вокруг. Вечерело, высоко в небе сияла луна, разливая серебристый свет по склону горы и по полям, дремавшим под покровом вечерней дымки. Лес купался в волнах тумана. На листьях низкорослых ив словно жемчуг блестела роса. Устье речки у берега бухты вздувалось во время прилива. Вода в ней поднималась так высоко, что почти заливала пристань, а мост как будто спускался к самой реке. Ивы стояли по пояс в воде.

Даже когда на берегу поднимался ветер, поверхность реки оставалась гладкой как зеркало, в котором отражалось всё небесное царство. Токудзиро спустился к воде, отвязал лодку, спрятанную под мостом, и, когда прыгнул в неё, спокойная вода слегка заволновалась.