Наследник фараона - Мика Валтари

Царь земли Митанни послал свою дочь как невесту новому фараону, так же поступил прежде и его отец, и таково было соглашение с великим фараоном перед его смертью. Тадукипа — так ее звали — прибыла в Фивы со слугами, рабами и ослами, нагруженными самыми дорогими товарами. Она была ребенком шести лет, и наследник взял ее в жены, ибо царство Митанни разделяло богатую Сирию и страны севера, охраняя караванные дороги на всем пути от Двуречья до моря. Веселье прекратилось среди жрецов Сехмет, небесной дочери Амона, и петли на воротах ее храма скоро заржавели.

Вот о чем мы говорили, Тутмес и я; вино радовало наши сердца, пока мы слушали сирийскую музыку и смотрели на танцующих девушек. Лихорадка города была в моей крови; однако теперь каждое утро мой одноглазый слуга почтительно подходил к моей постели и приносил мне хлеб и соленую рыбу и наполнял мою чашу вином. Затем я умывался и садился поджидать своих пациентов, чтобы выслушивать их жалобы и исцелять их.

3

Было время половодья. Вода поднялась до самых стен храма, и, когда она вновь спала, земля пустила нежно-зеленые ростки, птицы построили свои гнезда и цветки лотоса распустились в прудах среди благоухания акаций. Однажды к моему дому подошел Хоремхеб и поздоровался со мной. На нем была одежда из царского полотна и золотая цепь на шее. В руке он нес плеть, означающую, что он офицер личной охраны фараона. Но копья у него теперь не было.

— Я пришел за советом, Синухе Одинокий, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду? Ты силен, как бык, и смел, как лев. Врач ничем не может помочь тебе.

— Я спрашиваю тебя как друга, а не как врача, — ответил он, усаживаясь.

Капта полил воду ему на руки, и я предложил ему лепешки, которые прислала мне моя мать Кипа, и вино из порта, ибо мое сердце возрадовалось при виде его.

— Ты получил повышение. Ты теперь офицер личной охраны и, несомненно, свет очей для всех женщин.

Его лицо помрачнело.

— Какая все это грязь! Во дворце полно гадов, которые наговаривают на меня. Фиванские улицы жестки для моих ног, а мои сандалии тесны мне.

Он сбросил сандалии и стал тереть пальцы.

— Я офицер личной охраны, верно, но иные офицеры, которым по десять лет и у которых еще не острижены волосы, благодаря своему высокому происхождению смеются надо мной и дразнят меня. В их руках еще нет сил, чтобы натянуть тетиву, а их мечи — это золотые и серебряные игрушки; ими можно резать мясо, но не сражать врага. Солдаты пьют и спят с дворцовыми рабынями и не знают дисциплины. В военной школе они читают устаревшие трактаты; они никогда не видели войны и не знали голода, жажды и страха перед врагом.

Он нетерпеливо зазвенел цепочкой, надетой на шею, и продолжал:

— Что цепи и почести, если они получены не в битве, а в пресмыкательствах перед фараоном? Царица-мать подвязала бороду к своему подбородку и подпоясалась львиным хвостом, но может ли воин смотреть на женщину как на начальника? Во дни великих фараонов воин не был человеком всеми презираемым, но теперь фиванцы смотрят на его профессию как на самую презренную из всех и закрывают перед ним двери. Я теряю время. Дни моей молодости и силы уходят, пока я изучаю военное искусство под руководством тех, которые побегут, едва заслышав боевой клич негров. Клянусь моим Соколом! Солдатами становятся на поле битвы и более нигде, и они проходят испытание в лязге оружия. Я не останусь здесь более!

Он ударил по столу своей плетью, опрокинув кубки с вином, и мой слуга убежал, визжа от страха.

— Хоремхеб, друг мой, все-таки ты болен. У тебя лихорадочные глаза, и ты весь облит потом.

— Разве я не мужчина? — Он ударил себя в грудь. — Я мог бы поднять в каждой руке по здоровенному рабу и стукнуть их головами. Я могу носить большие тяжести, как положено солдату, могу бегать на длинные расстояния, не задохнувшись, и мне не страшны ни голод, ни жажда, ни раскаленная пустыня. Но все это позорно, по их мнению, и женщины в золотом дворце восхищаются лишь такими мужчинами, которым еще не надо бриться; им нравятся тонкие запястья, безволосая грудь и девичьи бедра. Они восхищаются теми, кто носит зонтик от солнца, и красит губы, и щебечет, как птицы на деревьях. Меня презирают, ибо если ты силен и у тебя загорелая кожа — значит, ты умеешь работать.

Он умолк, уставившись перед собой. Наконец он осушил свой кубок.

— Ты одинок, Синухе, одинок и я, ибо я догадываюсь, что случится. Знаю, я рожден для высокого удела и когда-нибудь оба царства будут нуждаться во мне. Но я не могу больше выносить одиночества, Синухе. В моем сердце искры пламени, у меня стиснуто горло, я не могу спать. Я должен уйти из Фив — этот разврат душит меня, а эти гады меня оскорбляют.

Затем, глядя на меня, он тихо сказал:

— Ты врач, Синухе. Дай мне средство победить любовь.

— Это легко. Я могу дать тебе ягоды; если растворишь их в вине, они сделают тебя сильным и горячим, как бабуин, так что женщины будут стонать в твоих объятиях и закатывать глаза. Это очень легко сделать.

— Нет, ты неверно понял меня, Синухе. С моей силой ничего не случилось. Мне нужно лекарство от безумия. Я хочу лекарства, которое успокоит мое сердце и превратит его в камень.

— Такого средства нет. Улыбка, взгляд зеленых глаз — и искусство врача бессильно. Эго я знаю. Но мудрецы говорят, что одного злого духа можно изгнать с помощью другого злого духа. Правда ли это, не знаю, но полагаю, что второй может быть хуже первого.

— Что это значит? — спросил он раздраженно. — Мне надоели мудреные слова.

— Найди другую женщину, которая изгонит первую из твоего сердца. Вот все, что я имею в виду. В Фивах полно прекрасных соблазнительных женщин, которые красят лицо и носят тончайшее полотно. Может, ты найдешь среди них одну, которая выкажет благоволение тебе, молодому и сильному, со стройными ногами и золотой цепью на шее. Но я не понимаю, что стоит на пути к той, кого ты желаешь. Даже если она замужем, то и эта стена не так высока, чтобы ее нельзя было преодолеть. Когда женщина хочет мужчину, ее хитрость устраняет все преграды. Сказания обоих царств подтверждают это. Любовь женщин, как говорят, постоянна как ветер, который дует всегда и лишь меняет направление. Говорят, что женская добродетель подобна воску и тает от жары. Так всегда было и будет всегда.

— Она не замужем, — отрезал Хоремхеб. — Совсем не к месту ты болтаешь о постоянстве и добродетели. Она даже и не видит меня, хоть я нахожусь у нее перед глазами, и не берет моей руки, если я протягиваю ее, чтобы помочь ей войти в носилки.

— Значит, она какая-нибудь знатная дама?

— Ни к чему говорить о ней. Она прекраснее луны и звезд и еще более недоступна. Право, мне легче было бы схватить луну в объятия. Поэтому я должен забыть, поэтому я должен покинуть Фивы или умереть.

— Надеюсь, ты не стал жертвой волшебных чар царицы-матери, — шутливо воскликнул я, ибо хотел рассмешить его. — Она слишком стара и толста, чтобы нравиться юношам.

— И у нее есть ее жрец, — возразил с презрением Хоремхеб. — Думаю, они были любовниками еще при жизни царя…

Я поднял руку, чтобы остановить его, и сказал:

— Ты пил из многих отравленных источников с тех пор, как пришел в Фивы.

— Та, кого я желаю, красит губы и щеки в оранжевый цвет, у нее темные миндалевидные глаза, и никто не касался еще ее тела, облаченного в царское полотно. Ее имя Бакетамон, и в ее жилах течет кровь фараонов. Теперь ты знаешь все о моем безумии, Синухе. Но если ты расскажешь кому-нибудь или напомнишь мне об этом хоть единым словом, я разыщу и убью тебя, где бы ты ни был, я просуну твою голову у тебя между ног и швырну твое тело на стену.

Меня очень встревожило то, что он сказал, ибо то, что человек низкою происхождения осмелился взглянуть на дочь фараона и желать ее, было, разумеется, ужасно. Я ответил:

— Ни один смертный не смеет приблизиться к ней. Если она за кого-нибудь и выйдет замуж, то это будет ее брат, наследник, который возвысит ее, сделав ее царской супругой. И так оно и будет, ибо я прочел это в ее глазах у смертного одра царя, когда она не смотрела ни на кого, кроме своего брата. Она испугала меня как женщина, чье тело не согреет ни одного мужчину и в чьих глазах пустота и смерть. Уходи, Хоремхеб, друг мой; Фивы — не место для тебя.

Он нетерпеливо возразил:

— Все это я знаю лучше тебя, и твоя болтовня напоминает мне жужжание мух. Давай лучше вернемся к тому, что ты сказал о злых духах; ибо сердце мое переполнено, и, выпив вина, я мечтаю о какой-нибудь женщине, которая улыбнется мне, кто бы она ни была. Но ее одежда должна быть из царского полотна, она должна носить парик и красить губы и щеки оранжевой краской и, чтобы возбудить во мне желание, изгиб ее глаз должен напоминать радугу.

Я улыбнулся.

— Ты говоришь разумно. Поэтому давай дружески обсудим вопрос.