Наследник фараона - Мика Валтари

Я склонил голову на край постели и ловил аромат ее притираний и ее тела Она протянула руку, чтобы коснуться моих волос, потом быстро отдернула ее, смеясь и качая головой.

— Какие мужчины обманщики! Ты тоже лжешь мне, Синухе. Я ничего не могу поделать с моей доверчивостью к тебе — я слаба.

Но когда я хотел заключить ее в объятия, она оттолкнула меня и села, сказав с горькой обидой в голосе:

— Как бы ни была я слаба и одинока, я не желаю иметь дела с обманщиками и мошенниками. Ты никогда не говорил мне, что у твоего отца Сенмута есть дом в бедной части города близ порта. Дом стоит немного, но земля, на которой он построен, находится у причалов, и за его мебель можно выручить что-нибудь на рынке. Я стала бы есть, пить и наслаждаться с тобой сегодня, если бы ты подарил мне это ваше имущество, ибо никто не знает, что будет завтра, а я должна беречь свою репутацию.

— Имущество моего отца не принадлежит мне, — сказал я ошеломленный. — Ты не должна просить меня подарить тебе то, что мне не принадлежит, Нефернефернефер.

Она склонила голову набок, следя за мною своими зелеными глазами.

— Имущество твоего отца — это твое законное наследство, Синухе, как это тебе хорошо известно. Далее, ты никогда не рассказывал мне, что он слепой и поручил тебе управлять его имуществом, так что ты можешь распоряжаться им как своим собственным.

Это была правда, ибо когда у отца ослабло зрение, он отдал мне свою печать и просил меня присматривать за его хозяйством, так как он уже не мог подписать свое имя. Кипа и он часто говорили, что за дом можно было бы выручить хорошую цену и это позволило бы им купить маленькую усадьбу за городом и жить там, пока им не придет время обосноваться в своей гробнице и начать путешествие в вечность.

Я не мог произнести ни слова — в такой ужас привела меня мысль обмануть мать и отца, которые полагались на меня. Но Нефернефернефер полузакрыла глаза и прошептала:

— Возьми мою голову в руки, коснись губами моей груди, ибо в тебе есть что-то, что лишает меня сил, Синухе, поэтому я забываю о собственной выгоде, когда дело касается тебя. Весь день я буду наслаждаться с тобой, если ты передашь мне имущество твоего отца, как бы мало оно ни стоило.

Я взял в ладони се голову, и она была гладкая и маленькая, и это наполнило меня невыразимым жаром.

— Да будет так, — сказал я, и мой голос резал мне слух.

Но когда я хотел приблизиться к ней, она возразила:

— Ты войдешь в царство, которое уже принадлежит тебе, но прежде найди писца, который выправит нужные документы, ибо я не верю обещаниям мужчин и должна беречь свою репутацию.

Я покинул ее, чтобы послать за писцом, и каждый шаг, удаляющий меня от нее, был мукой. Я убеждал его поторопиться и, когда все было сделано, скрепил бумагу печатью отца и подписал на ней его имя. Но когда я вернулся, слуги сказали мне, что Нефернефернефер спит, и я должен был ждать до позднего вечера, пока она проснется. Наконец она приняла меня, взяла расписку писца и небрежно сунула ее в черную шкатулку.

— Ты настойчив, Синухе, но я женщина чести и всегда держу свои обещания. Возьми то, за чем пришел.

Она легла на постель и раскрыла свои объятия, но я не доставил ей никакой радости. Она поворачивала голову, чтобы посмотреть на себя в зеркало, зевала, прикрываясь ладонями, так что радость, которой я ожидал, превратилась в прах.

Когда я поднялся с ее ложа, она сказала:

— Ты получил то, чего хотел, Синухе; теперь уходи, потому что ты очень скучный. Как-нибудь в другой раз можешь вернуться, но ты, несомненно, получил то, чего хотел.

Я походил на пустую яичную скорлупу, когда плелся домой. Мне хотелось побыть в покое, одному в темной комнате, закрыть лицо руками и дать выход своему отчаянию в слезах. Но на веранде сидел чужеземец в парике и в пестром сирийском одеянии. Он надменно поздоровался со мной и сказал, что пришел посоветоваться со мной как с врачом.

— Я не принимаю больше никаких пациентов, — ответил я, — ибо этот дом уже не мой.

— У меня на ногах болезненные опухоли, — сказал он, примешивая к своей речи сирийские слова. — Твой смышленый раб Капта рекомендовал мне твое искусство в лечении таких опухолей. Избавь меня от муки, и ты не пожалеешь об этом.

Он был так настойчив, что я наконец повел его в мою комнату и позвал Капта, чтобы он принес мне горячей воды для мытья рук. Ответа не последовало, но, только осмотрев нога сирийца, я узнал искривленные и распухшие суставы Капта. Мой раб сдернул с себя парик и разразился хохотом.

— Что это за представление? — воскликнул я и бил его до тех пор, пока его смех не перешел в стоны. Когда я отбросил палку, он сказал:

— Так как я больше не твой раб, а раб другого, могу без опаски сообщить тебе, что задумал совершить побег и потому хотел проверить, узнаешь ли ты меня в этом одеянии.

Я напомнил ему о наказаниях, которые угрожают беглым рабам, и сказал ему, что все равно рано или поздно он будет пойман, ибо на что же он будет жить? Но он ответил:

— Прошлой ночью, выпив много пива, я видел сон. Ты, господин, лежал в горящей печи, но я подошел побранить тебя и, вытащив тебя за шиворот, окунул в текущую воду, которая унесла тебя прочь. После этого я побывал на базаре, чтобы спросить толкователя снов, что это значит. Он сказал, что мой хозяин в опасности и его ожидает длительное путешествие и что я за свою дерзость получу хорошую трепку. Этот сон правдив, ибо достаточно увидеть твое лицо, чтобы понять, какая большая опасность тебе грозит. Трепку я уже получил, так что начало сна тоже должно сбыться. По этой причине я и переоделся, ибо решил отправиться с тобой в твое путешествие.

— Твоя верность трогает меня, Капта, — сказал я, стараясь говорить шутливо. — Может быть, хорошо, что мне предстоит длительное странствие, но если и так, то это путь в Обитель Смерти, куда ты едва ли последуешь за мной.

— Будущее скрыто от нас, — последовал дерзкий ответ Капта. — Ты молод и зелен, как новорожденный теленок, и я не могу допустить, чтобы ты отправился один в тяжелое путешествие в Обитель Смерти и Западную Землю. Похоже, что я отправлюсь с тобой, дабы помочь тебе моим опытом, ибо мое сердце привязано к тебе, несмотря на твою глупость. Хотя, несомненно, в свое время я породил много детей, однако никогда не видел их, так что мне пришла фантазия думать о тебе как о моем сыне. Этим я не собираюсь тебя обидеть, я хочу лишь выразить мою привязанность к тебе.

Его дерзость зашла слишком далеко, но у меня не хватило духу отколотить его палкой, и ведь он больше не был моим рабом. Я заперся в своей комнате, накрыл голову и спал до утра как убитый, ибо нет наркотика, равного стыду и раскаянию, если они достаточно глубоки. Все же, когда я наконец проснулся, первое, что я вспомнил, были глаза Нефернефернефер и ее тело, и мне казалось, что я держу ее гладкую голову в своих ладонях и чувствую ее грудь около своей груди. Я умылся, оделся и умастил свое лицо, чтобы идти к ней.

2

Нефернефернефер приняла меня в своем саду близ пруда с лотосами. Ее глаза, ясные и веселые, были зеленее, чем воды Нила. Увидев меня, она воскликнула:

— О, Синухе! Так ты вернулся! Стало быть, я, наверное, еще не так стара и уродлива. Чего ты хочешь?

Я смотрел на нее так, как изголодавшийся человек смотрит на хлеб, пока она не отвернулась в досаде.

— Синухе, Синухе, опять? Я, конечно, живу одна, но я не презренная женщина и должна беречь свою репутацию.

— Вчера я передал тебе все имущество моею отца, и он теперь нищий, хотя некогда был почитаемым врачом. Так как он слеп, он должен будет в старости просить хлеб, а моей матери придется стирать белье чужим людям.

— Вчера было вчера, а сегодня — сегодня. — Ее глаза сузились. — Но я не вымогательница. Ты можешь сидеть и держать мою руку. Я счастлива сегодня и хотела бы по крайней мере разделить с тобой хоть свою радость, если не что-то другое.

Она озорно рассмеялась и погладила живот рукой.

— Ты не спрашиваешь, почему мое сердце радостно сегодня, но я расскажу тебе. Ты должен узнать, что один выдающийся человек из Нижнего Царства прибыл в город и привез с собой золотую чашу весом почти в сто дебенов; на ней вырезано много красивых и занимательных картинок. Он, конечно, старый и такой тощий, что его старческие ноги поранят меня, но все же полагаю, что утром эта чаша украсит мой дом.

Она притворно вздохнула, поскольку я ничего не ответил, и устремила свой мечтательный взгляд на лотосы и другие цветы этого сада. Потом, медленно выскользнув из своего платья, она вошла в пруд. Ее голова поднималась из воды рядом с цветком лотоса, и она была прекраснее всех лотосов. Покачиваясь передо мной на воде и закинув за голову руки, она сказала:

— Ты молчалив сегодня, Синухе! Надеюсь, это не я нечаянно причинила тебе боль? Я бы охотно загладила это, если бы могла.