Двенадцать поленьев - Николай Григорьев

 — Сто сорок третий в Рябове. Три минуты опоздания. Двадцать седьмой идёт в своё время.

 Доложит мне помощник — и моё распоряжение по станции передаёт.

 Слева от меня, вот так вот, шкатулка стоит, название ей селектор. Шкатулка с ключами. Девятнадцать станций у меня на участке — и девятнадцать ключей на шкатулке. Повернёшь ключ — сразу станция тебе и откликнется.

Повернёшь рябовский ключ — громкоговоритель сразу и рявкнет:

 — У селектора Рябово!

 Будто не на линии Рябово, не за пятьдесят километров, а тут же, в шкатулке.

 — Рябово? — спрашиваю. — Так уберите сто сорок третий на запасный. Пропустить двадцать седьмой.

 — Понято, — отвечает громкоговоритель.

 «Да» и «нет» у нас не говорят. У нас говорят: «Понято». Отчётливее это слово у громкоговорителя получается.

 Выключил Рябово — и другой ключ повёртываю:

 — Любань? Семьдесят первому воды набрать. На очереди к вам шестьсот сорок пятый.

 — Понято, воды набрать...

 — Навалочная, почему цистерны из-под нефти держите? Отправить немедленно.

 — Понято! Понято! — выкрикивает громкоговоритель. А сам подпрыгивает на своей ножке, словно от усердия.

 — Диспетчер! У селектора Ленинград-пассажирский. Двадцать девятый готов. Паровоз «Элька» сто шестьдесят три, машинист Харитонов, вагонов пятнадцать, осей шестьдесят, вес поезда семьсот тридцать девять тонн, тормоза проверены, главный кондуктор Шишов... — одним духом выпаливает громкоговоритель. И начинает шипеть, как кипяток: — Отправлять двадцать девятый? Отправлять?

 — Отправляйте.

 — Диспетчер! Диспетчер! — разными голосами кричит громкоговоритель. — Сто сорок пятый из Колпина вышел... Диспетчер, я Рябово... Диспетчер, я Обухово...

 Если послушать у диспетчерских дверей, никто и не поверит, что я один в комнате нахожусь. Кажется, будто экстренное заседание у меня идёт. Будто человек двадцать наперебой разговаривают, кричат, спорят.

Был раз такой случай. Прислали ко мне с письмом проводника. Знаете, вагонные проводники? Ну, так вот, постучался он у дверей. А я не слышу. Стучит — а я никакого внимания. Тут он распахнул дверь без спросу — да как шарахнется. И ходу! Парень-то, видно, новичок на железной дороге был. Пока он у меня за дверью стоял, он двадцать разных голосов в комнате слышал. А открыл дверь — видит: один человек сидит, пропали все остальные, будто сквозь пол провалились.

 Как же тут не испугаться?

3

 По правилу, нельзя входить к диспетчеру. Да и незачем. Всё равно разговаривать на дежурстве я не могу. Громкоговоритель без перерыва барабанит в уши — слушаешь и слово проронить боишься. Ведь не пустые это слова — это всё поезда идут. В ухо кричит тебе громкоговоритель, а ты ему в микрофон отвечаешь. Говоришь, приказываешь, подгоняешь, покрикиваешь. И весь ты как в тисках. Левая рука на шкатулке. В правой карандаш. Карандашом по графику водишь. Левая нога твоя на педали — всё время педаль держать надо, пока разговариваешь. Только правая нога у тебя и свободна от дежурства.

 А глаза — глаза больше всех работают. То на график взглянешь, то на часы, то на график, то на часы. Работа вся у меня по минутам рассчитана. Восемь часов дежуришь в смену, это — четыреста восемьдесят минут. Вот и шаришь глазами по циферблату, умножаешь минуты на километры, делишь километры на минуты, вычитаешь минуты из минут. Как бы, думаешь, не проронить какую, как бы у тебя сквозь пальцы не просыпалась минутка. Ну, и поездам тоже выдаёшь минуты по счёту. А если уж подкинешь поезду лишнюю минутку — так машинист тебя до конца участка, до самой Любани благодарить будет.

 Но не только минуты, а и слова у нас, у диспетчеров, считанные. Болтливый диспетчер на дежурстве — пропащий человек. Чтобы пропустить поезд, два-три слова довольно сказать станции: «Отправить сто сорок третий», или: «Открыть двадцать седьмому семафор». А болтливый целую речь перед громкоговорителем произнесёт.

 «Колпино, — скажет, — послушайте-ка, Колпино, там у вас сто сорок третий под семафором стоит. Отправьте-ка его поскорее, пожалуйста. Что? Здравствуйте, Иван Иванович... А вы как? Там отправьте, пожалуйста, сто сорок третий».

 С одним Иваном Ивановичем проканителится, а девять поездов из расписания выведет. Смотришь, и запорол движение. Сам диспетчер запорол.

 Поэтому у нас устав: полтора разговора полагается на поезд. Это семь слов. Сказал полтора разговора — и заткни рот. Поезд пройдёт как надо. А лишние слова тебе на язык набегают — глотай их. Для лишних слов на дороге нет лишних минут.

4

 Видали вы когда-нибудь диспетчерский график?

 Думаю, что не видали. Это сетка, вся исчерченная слева направо и справа налево косыми красными и синими линиями. Красные линии — пассажирские поезда, синие — товарные.

 Все эти линии диспетчер за своё дежурство сам прокладывает. А сетка ему даётся готовая, печатная. На самом верху листа жирная черта напечатана и надпись против черты: «Ленинград». Внизу — другая черта, это «Станция Любань». А между ними — ещё семнадцать делений. Это станции Сортировочная, Обухово, Славянка, Колпино, Ушаки и так далее, и так далее. Девятнадцать станций у меня на участке, и девятнадцать линеек на листке. Все эти линейки горизонтальные. А пересекают их вертикальные линейки: на каждые пять минут — одна линейка. Четыреста восемьдесят минут в моём дежурстве — и девяносто шесть вертикальных линеек.

 Вот и работаешь. Вышел поезд из Ленинграда во столько-то часов столько-то минут. Ставишь карандашом точку на жирной черте «Ленинград» — там, где её пересекает черта этого самого часа, этой самой минуты. И ждёшь.

Через двенадцать минут, скажем, поезд в Славянке должен быть. Смотришь на часы и держишь карандаш наготове.

 — Славянка в своё время! — кричит громкоговоритель.

 — Понято, — отвечаешь и гонишь карандаш из Ленинграда на Славянку. И опять ждёшь. Ещё через семь минут поезду полагается блок-пост проскочить на двадцать первом километре. Проскочил. Бежит карандаш со Славянки на блок-пост. Дальше Колпино. Карандаш тоже едет в Колпино. Поповка — отправляюсь в Поповку. Саблино — тяну в Саблино. Так по пятам за поездом и веду карандаш. Если поезд хорошо идёт, то и линия под карандашом получается ровная. А если начинает сбиваться с ходу — карандашная линия тоже ломается. Вот я и без телескопа вижу, как поезд идёт. Хоть бы он за триста километров ушёл, а от диспетчера не спрячется. Громкоговоритель с каждой станции о поезде диспетчеру докладывает.

 Но лёгкое было бы у меня дело, если бы я только за одним поездом следил. Поездов у меня десятки, каждому на графике надо путь проложить. Один до Колпина довёл, другой уже до самого Рябова, а третий на жирной черте ещё только точкой стоит.

 Друг за другом выходят из Ленинграда поезда. Десять минут — и поезд, десять минут — и поезд, десять минут — и поезд... Не отдельные ниточки уже у меня на сетке, а целые кисти. Правильно идут поезда — кисти точно гребнем расчёсаны, нитка к нитке. А то вдруг будто ветер выхватит какую-нибудь нитку, да и сдует её в сторону. Значит, сбился поезд с ходу, поперёк дороги другим становится. Я сразу — за ключ. Кричу в громкоговоритель:

 — Убрать тридцать пятый номер на запасный. Выпустить вперёд пятьдесят седьмой.

 Опять выровнялись поезда, опять нитка к нитке укладывается. Только вот с тридцать пятым как же мне быть — с тем, который я на запасный убрал? Ведь у меня точное задание: прогнать за дежурство пятьдесят девять поездов по участку. А я один поезд выкинул... Вот тут-то и задача!

Выкинуть поезд с главной линии — не шутка. Самое простое дело — выкинуть. А как обратно его между поездами втиснуть? Как нитки на графике раздвинуть, чтобы этому застрявшему поезду путь проложить?

 Иной раз бывает: погорячишься. Кинешь поезд на запасный — а тут валом накатятся поезда и запрут его на полдороге. Так и сдаёшь дежурство. Принял пятьдесят девять, сдал пятьдесят восемь. Это со мной часто случалось, когда я новичком был.

 А теперь не так. Сидишь на дежурстве, а в голове у тебя математика. Соображаешь: есть ли расчёт выкидывать поезд на запасный? Не запрут ли его на запасном другие поезда? Будет ли щёлка опять ему на главную линию выскочить? И велик ли от этого барыш? В минутах высчитываешь, много ли другие поезда выгадают, если я этот поезд с линии сниму. И на рубли прикинешь — сколько же это он топлива сожжёт понапрасну, если я его без хода час-полтора продержу?

 Нет уж, на запасный путь ставить — это самый крайний случай. Опытный диспетчер вовремя машиниста подхлестнёт: «Уходи, такой-этакий, тридцать пятый, не путайся под ногами! Уходи, чтобы и духу твоего не было!» Взглянешь минут через десять на график — ага, понял машинист намёк. Загнулась его кривая сразу вниз. Загнулась и уже выровнялась с остальными поездами. Нитка к нитке ложатся опять пути поездов.