Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович

- Что не ешь? Не нравится? - спросила девушку Надежда Павловна.

Вера встрепенулась, это ее спрашивают. "Разве я не ем?" Действительно, вилка лежит на столе, надкусанный огурец зажат в руке, стынет в тарелке картошка, а взгляд у Веры отсутствующий и далекий.

- О чем задумалась? - снова спросила хозяйка.

- Я слушаю, Надежда Павловна, - смутившись, отозвалась Вера. - Хорошо поют.

- Это у Незабудок, квартет Миши Гурова, - пояснил Тимоша, а мать добавила:

- У нас любят петь. И голоса есть хорошие.

- Ну, какой, мама, у Нюры голос? - не согласился сын. - Весь их "квартет" на Мише да на Лиде выезжает.

- Ты не прав, Тимоша. У Федора голос хороший.

- Ну уж и голос: больше кричит, чем поет.

А Вера продолжает слушать песню. Ей и самой хочется запеть. Только какую, может, что-нибудь более близкое. Ага! Запели. Как будто специально для нее, для Веры, песню, которая ей очень нравится, из кинофильма "Весна на Заречной улице"; выделяется мужской баритон, красивый, приятный. Как-то уж очень проникновенно у него получается:

"Безответная любовь…" Вера еще не знает, что это такое…

До чего ж хороши вы, июльские вечера, теплые и ласково-нежные. Хороши и коротки. Кажется, и совсем немножко посидишь рядом с любимым, и всех нужных слов сказать не успеешь, а уже на северо-востоке светлеет небосклон и падают золотым ливнем звезды в спеющую рожь. Но никак нельзя продлить июльские ночи, как невозможно продлить и молодость свою. Отцветет она вместе с душистыми сенокосами, отшумит шальной птицей на зорьке, прокричит перепелкой, и не заметишь, как наступят холодные сентябрьские дожди. И жди тогда нового июля, новых пахучих ночей. Они придут еще, быть может не совсем такие, немного другие, но придут, а молодость не воротится.

Душно было в постели, Вера открыла настежь оба окна: пускай хоть сквозняком продувает. Но сквозняка нет - вечер тихий и пряный, и звезды горят как-то тускло и кажутся совсем ненужными. Зачем, в самом деле, Вере такие звезды? Она лежит и чутко слушает, и чудится ей, что в окно пришел не ветер, покинувший землю, а запах гая, ароматы полносочной земли.

…А Нюре Комаровой эти звезды ой как нужны! Нюра лежит в своем гнезде на копне сена под старым ясенем, что стоит возле их дома. Она сама смастерила на трех столбах дощатые полати, почти такие, как для аистов делают, сама накосила и занесла туда сухого свежего сена, намазала лицо, руки и ноги кремом "Тайга", чтобы комары не кусали, и лежит, смотрит на звезды. Старый узколистый ясень не застит неба. Листья у ясеня в елочку, с большими просветами, не крона, а прямо решето - все небо видно. Дремлет старик ясень, даже ни единой веткой не пошевелит, и не знает старина, как исстрадалась девичья душа щемящим ревнивым ожиданием. И зачем она полюбила его, такого необыкновенного, не похожего ни на озорника Федю, ни на учителя литературы Сережку Сорокина, ни на десятки других. "Мишенька, милый, родной мой!.. Ну, хоть словечко ласковое сказал бы! Или хоть бы выругал, оскорбил жестоко. Так нет, молчит! И все думает, думает, а в глаза посмотришь - глубина такая, дна не видать. Не поймешь, не разгадаешь, что там творится; только что-то происходит в его недоступной и такой большой душе. Эх, Михаил!.. Знал бы ты, сколько дум о тебе передумано, сколько ласковых слов не устами, а сердцем сказано".

Дремлет ясень, чутко дремлет в низенькой хате старая Комариха, только Нюра не смыкает глаз. Она лежит на спине, расслабив здоровое тело, в котором бродит июль, сторожко вслушиваясь в тишину гая. Молчат деревья, и птицы молчат, спят орошенные травы. Лишь редкие комары звенят недовольно: запах крема "Тайга" их отпугивает. Бродит хмельной июль по всему телу, гоняет кровь по жилам, туманит разум и рождает желания ласки, близости, большой и горячей любви. Она пришла, ее девичья буйная любовь и не нашла ответа. Пришла, а навстречу ей никто не распростер доверчивые объятия; пусто, безответно. И вот теперь она мечется безрассудно и одиноко, чего-то ищет, на что-то надеется. "Нет, не придет. Только напрасно намекала, нахваливая свое гнездо". И вдруг шорох, слабый, отдаленный. Может, ночная птица потревожила кусты? Нюра затаила дыхание - шорох явственней, слышней. Определенно, человеческие шаги. Вот уже совсем близко - шумные, неосторожные шаги. Это не он, не его походка; он бы шел не так, его бы Нюра сразу узнала, почувствовала бы всем телом.

Вот уже подошел, остановился внизу у ног ясеня, у лестницы и прислушивается. Нюра чует его неровное дыхание и уже догадывается: Федька.

- Нюра, не спишь? - спрашивает шепотом Федин голос.

- Не сплю.

- Ждала, значит?

- Ждала… только не тебя.

Федя лезет вверх по лестнице и шепчет, глотая обиду:

- Знаю, что не меня. Могла б об этом не говорить.

- На всякий случай, чтоб не забывался.

Федя ложится рядом и пытается обнять Нюру, но та резко отстраняет его:

- Спокойней, Федя, а то мое гнездо не выдержит твоих вольностей. Зачем пришел?

- Нюра… Ты мне не веришь? - дрогнувшим голосом спрашивает Федя и садится у ног девушки. - Скажи, неужели не веришь?

Нюра лежит на спине, в легком ситцевом халатике, приоткрывшем крепкую ногу. Желанная, близкая. Запах ее здорового тела, свежего сена и полевых флоксов пьянит и туманит. Федя берет Нюрину руку, сжимает в своих руках, подносит к своей груди и повторяет умоляюще:

- Ну, отвечай, не веришь мне?

- Верю, Федя, - еле слышно шепчут Нюрины губы, а глаза, блестящие в сумерках летней ночи, неподвижны и далеки; от них протянуты невидимые нити к небу, до самых звезд. Федька их чувствует, эти нити, уносящие в космос девичьи думы и мечты, И вдруг она вся вздрогнула, обвила крепкими руками и привлекла к себе Федю, прижалась к нему и, подавляя рыдания, зашептала:

- Фе-де-нь-ка-а, родненький, хороший т-ы-ы!.. Не обижайся на меня… Ты ничего не понимаешь. Если б не было на свете его, как бы я тебя любила, Феденька! А при нем не могу… Обманывать не хочу ни тебя, ни себя.

Прижавшись губами к ее горячему виску, Федя говорит иступленно:

- Почему ты не поймешь? Бесполезное там дело. Не любит он… - Федя хотел сказать "тебя", но остановился, не сказал, только повторил с убеждением: - Не любит… И не надо. Плюнь на него, плюнь и забудь.

- А ты, ты, Федечка, ты ведь любишь, а почему же он?..

- Глупенькая ты, девочка, хоть и в академии учишься. Так как я умею любить, так никто на свете не умеет. - И Федя крепко обнял ее за плечи и прижал к своей груди, повторяя торопливым шепотком: - Моя, моя, моя.

И на какой-то миг он уже было поверил своим словам. Но тут случилось то, что самонадеянный Федор Незабудка никак не предвидел: Нюра схватила его за руки и толкнула в сторону с такой силой, что он и ахнуть не успел, как, хватаясь за воздух, полетел вниз и ткнулся лицом в росный конский щавель. А она, еле сдерживая смех, спросила с явным притворством:

- Не ушибся, Феденька? Я ж говорила тебе, что гнездо мое не приспособлено для твоей любви.

Ее откровенная насмешка больно обидела и взбесила Федора. Такого подвоха он не ожидал.

- Ну, подожди же! - пригрозил он, уходя прочь.

- Буду ждать, Федя. Счастливого пути! - уже не шепотом, а вполголоса бросила Нюра.

Старый ясень проснулся от шороха и стука, что-то пролепетал тонкими листьями непонятное для людей, должно быть пустил беззлобную остроту по адресу Феди, а может, поступок Нюры осудил, - кто его знает. Во всяком случае, дохнул он свежим ветерком, остудил разгоряченное тело девушки, заставил ее натянуть на себя старенькое байковое одеяло. Нюра прикрыла веки и увидала, то ли наяву, то ли во сне, как на рассвете пошел золотой звездный дождь и весь гай засверкал холодными огнями миллионов светлячков.