Вот и всё. Зачем мы пугаем себя концом света? - Адам Робертс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда европейцы начали открывать мир, они использовали самые передовые технологии и оружие для покорения других континентов. Но куда более важную роль в истории человечества сыграло то, что в другие части света путешественники привозили с собой болезни, к которым у местного населения не было иммунитета. Именно болезни убили в Северной Америке и в Австралии гораздо больше коренных жителей, нежели оружие колонистов. Ветряная оспа и корь, от которых европейцы могли вылечиться, несли смерть другим народам и приводили к страданиям невероятного масштаба.
В этот момент инфекционные болезни из локальных бедствий превратились в грандиозные события, которые ощущались как конец света. Многие эпидемии имели для коренных народов катастрофические последствия. Население индейского народа вампаноагов, жившего преимущественно на территории современной Новой Англии[56], сократилось почти на 90 %, когда среди его племен распространилась европейская болезнь, которую сейчас называют лептоспирозом. В 1545–1548 годах во время эпидемии коколицтли (в переводе с наутле «великий мор») на территории современной Мексики погибло 12 миллионов человек (сокрушительные 80 % населения!) от принесенной европейскими колонистами болезни — либо разновидности ветрянки, либо чего-то гастроэнтерологического. Еще два с половиной миллиона человек, то есть половина выживших, умерли от повторной вспышки этой инфекции в 1576-м. В 1803 году, до британской колонизации, на Вандименовой Земле (Тасмания) проживало около десяти тысяч аборигенов (народ палава), но уже к 1847-му их численность составляла менее пятидесяти человек — остальные погибли от европейских болезней или были убиты. В Австралии до сих пор живут люди, происходящие от тасманийских аборигенов, но последняя чистокровная представительница умерла в 1905 году. Приведенные цифры ошеломляют чудовищным масштабом.
И все же, нисколько не умаляя ужаса этих фактов, следует отметить, что болезнь никогда не истребляет буквально всех. Даже в случае с народом палава, для исчезновения которого потребовались война, голод и колониальный гнет. Крупнейшей эпидемией XX века стал испанский грипп (испанка), бушевавший в 1918–1920 годах. Он унес жизни ста миллионов людей во всем мире, но, как бы произошедшее ни было печально, все же число погибших составило менее 5 % населения Земли. Я вовсе не хочу показаться скептиком, потому что сто миллионов — это кошмарное, умопомрачительное число, но это и близко не конец света.
На самом деле риск того, что всадник на белом коне из Откровения Иоанна Богослова истребит всех смертоносной болезнью, давно снижается.
По мере роста населения планеты и перемешивания народов в ходе глобализации эпидемии наносят все меньше ущерба благодаря тому, что мы глубже понимаем механизмы, позволяющие предотвратить распространение инфекций, а также благодаря медицинским контрмерам: вакцинации и эффективному лечению. Однако осознаваемый людьми риск продолжает расти: мы лучше знаем особенности болезней и то, насколько гибельными они могут оказаться. Современная жизнь представляет собой глобальную взаимоувязанную систему, и ее взаимоувязанность синонимична возможным путям распространения инфекции. Популярная культура и современная журналистика страдают от регулярных приступов «страха пандемии». Телесериал BBC «Выжившие» (1975–1977) наглядно отразил это в заставке: человек, зараженный новой ужасной инфекцией, но еще не знающий об этом, перелетает из одного аэропорта в другой, получая в паспорте штамп за штампом. Действие сериала разворачивается уже после того, как болезнь убивает 4999 человек из каждых 5000. Этот вирус был полностью вымышленным, а вот в вышедшем в 1995 году блокбастере «Эпидемия» рассказывается о вирусе, похожем на Эболу, который попадает из Африки в Америку. Сюжет фильма оживлен схватками, погонями, военным заговором с целью использования вируса как биологического оружия, а также — для пущего мелодраматизма — планами бомбардировки американского города для прекращения распространения болезни. Между тем картина начинается с цитаты из выступления молекулярного биолога и нобелевского лауреата Джошуа Ледерберга: «Единственное, что всерьез угрожает господству человека на планете, — это вирус».
Выдумки влияют на нашу с вами реальность. В начале 2000-х годов мир охватила паника перед птичьим гриппом H5N1, а сейчас на нас наводит ужас одна только вероятность вспышки вируса Эбола или Зика. Иногда эти опасения оказываются обоснованными — как мы убедились во время пандемии коронавирусной инфекции COVID-19. И все же, несмотря на глобальные потрясения и горе из-за вызванных коронавирусом смертей, он не стал вестником апокалипсиса. Разумеется, когда речь идет о любом инфекционном заболевании, необходимо принимать меры предосторожности, но перебарщивать с ними и поддаваться панике — как неразумно, так и непредусмотрительно.
Я хочу сказать, что эпидемии играют двойную роль в нашей жизни: реальную и воображаемую — и именно последняя подчас связана с сюжетом о конце света. В то время как наше столкновение с болезнью может быть ужасно и даже смертельно, в самой природе апокалиптических фантазий заложен перенос личного на всеобщее. Другой элемент вымысла, который мы приписываем пандемиям, — это смысл, то есть ощущение, что у них есть цель, что они не просто случайность. Когда во время Пелопоннесской войны болезнь поразила лишь афинян, современники сделали вывод, что боги разгневались именно на них, а когда ВИЧ впервые обнаружили среди геев, некоторые решили, что гомосексуалы прогневали бога. Оба утверждения неверны: ВИЧ распространяется как ему заблагорассудится, ему плевать на вашу сексуальную ориентацию. Тем не менее, когда речь идет о наших страданиях, мы хотим, чтобы они что-то означали. Нам не нравится произвольность. Мы хотим понять, почему так происходит, чтобы справиться — или хотя бы попробовать — с бедой. И по иррациональным причинам мы всегда предпочтем безликому врагу противника, у которого есть лицо. Нам хочется ощущать, что мы можем дать ему отпор, даже если это невозможно, — как те люди, что палят из ружей в ураган, надвигающийся на их дома. Похоже, те, кто утверждает, что коронавирус — экспериментальное биологическое оружие Китая[57], вышедшее из-под контроля, испытывают ровно такое желание — приписать вирусу смысл.
Другой пример — сторонники Дональда Трампа, которые верят, что пандемия — результат заговора «глубинного государства»[58], готового пожертвовать миллионами жизней, чтобы сорвать переизбрание их президента[59]. Козни злых сил для них служат куда более обнадеживающим объяснением, нежели слепой случай, — ведь разгневанные боги лучше, чем их отсутствие.
Однако эта мысль ошибочна — ведь у инфекции нет смысла. Бактерии и вирусы распространяются где только могут, и это наш сверхглобализованный мир обеспечивает им пути, впрочем, как и средства борьбы с ними. В связи с пандемией коронавируса все мы усвоили (благо о том постоянно твердили эксперты), что нужно часто мыть руки, не трогать лицо и соблюдать социальную дистанцию там, где это возможно. Однако представление о происходящем как о чистой случайности не слишком греет сердца людей. Они предпочитают считать, что существует некий план. «Знаешь, что я заметил? — спрашивает Джокер в фильме Кристофера Нолана
