В просторном мире - Михаил Никулин

— Зоя! На минутку!

К ней подошла молодая рослая женщина с приподнятыми темными бровями.

— Зоя, я хочу к тебе их.

Пелагея Васильевна снова повернулась лицом к старику и к ребятам, и Зое пришлось обойти дроги.

— Они со скотом. Гонят его домой. Они ж оттуда, из-под Самбека… Люди в гибельном положении от войны.

— Все бы ничего, Пелагея Васильевна, да ведь у меня подворье, как тюрьма, — сказала Зоя.

На мгновение задумавшись, Пелагея Васильевна пояснила Ивану Никитичу:

— Зоя живет в бывшем кулацком подворье. По заслугам этому кулаку и кличку люди дали — Старый Режим. Был в ссылке. При немцах откуда-то появился. К ихнему коменданту за подмогой пошел. Пошел к нему в валенках, а вернулся босой. С горя помер, — усмехнулась Пелагея Васильевна и, видя, что Зоя сочувственно посматривает на ребят, успокаивающе добавила: — Ничего, хлопцам тоже не мешает посмотреть кулацкое логово… Камни оттуда возили на фундамент клуба и на фундамент фермы, а их там не отбавляется. В сорок первом хотели ветеринарный пункт там отстроить, — война помешала.

Зоя долго смотрела на Мишу и Гаврика красивыми, много видавшими серыми глазами и вдруг улыбнулась, точно спрашивая: «Неужели вы меня не знаете?» — и ребятам действительно показалось, что они ее знают давным-давно и только почему-то сразу не могли ее угадать.

— Ребята, этот Старый Режим пришел в дряхлость и скончался. А был он — ого какой! Поглядите!

Она быстрым движением согнутого пальца, боясь запачкать нарядную косынку, показала густоседую прядь курчавых волос…

— Уразумели?.. И ничего вы не уразумели, потому что не доросли!

И она ловко, одними только локтями полусогнутых рук пригребла к сильной груди головы Миши и Гаврика и каждому отдельно громко сказала на ухо:

— Управлюсь и приду.

И тут впервые заговорил все время молчавший старик — Иван Никитич:

— Нельзя ли в другом месте обосноваться? — говорил он не то в шутку, не то всерьез. — Мы-то все трое крепко нового, режима придерживаемся.

Обе женщины засмеялись:

— Сарай там и двор самые подходящие. Стены, их отсюда видно, как крепость. Туда и гоните коров.

Пелагея Васильевна уже присела и стала опять маленькой, похожей на девочку.

— Зоя, твоя бригада вся тут работает. Чтоб колхозникам далеко ко мне не ходить — принимать вечером буду у тебя. Скажи об этом.

— Скажу.

— А вы, — обратилась она к старику, — как загоните скот, так сами ко мне в Совет. Надо ж ребятам продуктов выписать. А то пока разговаривали, телята вон как высосали коров! Молочного на ужин у вас не будет.

Зоя, высокая и статная, пошла к картофельному полю, а Пелагея Васильевна, убедившись, что стадо уже погнали, поехала в село.

Иван Никитич, шагая за коровами, насмешливо говорил Мише и Гаврику:

— Эка невидаль, гнездо Старого Режима… Годы мечтали увидеть его!

— Гей-гей! — то справа, то слева раздавались голоса Миши и Гаврика.

Коровы остановились около каменной стены, глухим барьером, высотой не меньше четырех метров, оцепившей широкий квадрат пустыря, прилегающего к проселку.

За стенами ничего не было видно, а ворота, обитые рваной жестью и обвисшие на тяжелых чугунных петлях, казались окаменевшими от пыли, ненастья и времени.

Иван Никитич хотел открыть ворота, но, потоптавшись на месте, сильно застучал по ним палкой. Постоял и снова застучал. Еще подождал и попробовал открыть. Ворота трескуче скрипнули «ы-а», чуть-чуть вздрогнули и замерли.

— Михайло, забеги слева. Может, там есть ход сообщения в эту берлогу.

— В дот! — засмеялся Гаврик.

Миша побежал, скрылся за левым крылом стены и сейчас же снова вынырнул оттуда и, размахивая шапкой, позвал:

— В доте есть пробоина!

— Большая?

— Гаврик, как дальнобойной разворочено! Смело пройдем. Дедушка, тут и колеи есть и стежка прямо в село!

— Вали! — сказал Иван Никитич. — Вали штурмом в кулацкую берлогу!

Когда коровы были размещены и привязаны под огромным сараем с замшелой, осунувшейся камышовой крышей, кое-где прогнившей и поросшей сорными травами, а телята заперты в каменной конюшне, где уже давным-давно выветрился лошадиный живой запах, Иван Никитич ушел, а ребята остались одни, стоя среди двора, напоминающего глубокий колодец, густо затененный стенами, кое-где уже наполовину разобранными. Помимо сарая и конюшни, здесь был каменный флигель с перекошенным крыльцом. Он был низкий, с маленькими, глубоко уходящими в толстые стены окнами. Стоял он по соседству с ржавыми воротами, которые не сумел открыть Иван Никитич. В сравнении с высокой стеной флигель казался маленьким, прижавшимся к земле: точно испугался, что стена вот-вот рухнет и раздавит его.

Двор порос лебедой, высокой, бесцветной и жилистой, какой она растет там, где редко появляется солнце. Только дорожка, протоптанная от порога флигеля к кизякам под навесом да к рядом стоящей печке с продымленной куцей трубой, напоминала о живом человеке.

— Интересно? — загадочно спросил Гаврик.

— Не здорово. Там веселей, — указал Миша на высокую каменную постройку, на крышу которой вела ржавая железная лестница. — Там высоко, и солнце. Забирай сумки — и полезем.

Через минуту ребята уже лежали на пологой крыше, оживленно разговаривая о том, что их интересовало в эту минуту.

— Гаврик, Старый Режим камни любил, а солнца боялся.

— В точности, как крот.

— Миша, ты вот что скажи: как тут тетка Зоя живет?

— Гаврик, тетка Зоя живет тут мало… По стежке приметно: придет, отготовит суп или что другое, поест и уходит… Вон, видишь, куда?

Ребята привстали посмотреть, куда убегала стежка, что, как ручеек, отделялась от двора и ныряла в круглую пробоину стены. С высокой крыши им видно было, что эта стежка через небольшую затравевшую прогалину убегала к селу, сливаясь с улицей, с переулками, около которых ровными рядами теснились хаты в соседстве с палисадниками и с огородами.

На картофельном поле уже никого не было. Подвода с картофелем, сопровождаемая женщинами, двигалась по улице в ту сторону, где хаты села, расступившись перед квадратной площадью, глядели на нее окнами, порозовевшими от тихого степного заката.

— Должно быть, Совет или правление, — высказал предположение Миша, указывая на дом под железной крышей, стоящий в самом центре площади.

— Ну и промахнулся. Посмотри вот сюда. Это ж школа!

Миша сразу сдался: в стороне от дома, выстроившись в две шеренги, стояли дети. Мимо них ходила женщина в темном пальто, в косынке. В левой руке она держала книгу или стопку тетрадей и о чем-то поучительно рассказывала, выставляя правую руку немного вперед.

— Майор не то сумеет, не то не сумеет потрясти шефов… Нам бы, Гаврик, такую, как Пелагея Васильевна. Вместе с майором они бы быстро построили нам школу.

— Какая же шкода, Миша, ноги ей отшибла? Гитлеры?

Зная, что на этот тревожный вопрос друг не сумеет ему ответить, он предложил:

— Миша, давай делать седло на корову. Помнишь, какие делали, как уходили в отступление?

— Две косые крестовины и распорки.

Гаврик соображал, глядя на сложенные дрова, найдется ли там подходящий лесоматериал.

— Две крестовины — четыре палки, две распорки по бокам — еще четыре, — вслух подсчитывал Миша.

— Миша, а шлею из чего сделаем?

— Из налыгачей.

— Голова — два уха, а чем же на ночь коров привязывать?

Миша, скрывая ленивую усмешку, дважды подсчитал, сколько у Гаврика ушей.

— У тебя тоже два.

— Ну и что?

— А то, что на ночь корову не оставляют оседланной.

Гаврик виновато усмехнулся. Быстро стал спускаться с крыши за лесоматериалом для седла.

После ужина тетка Зоя, дав ребятам помыть голову и ноги, уложила их в постель, разостланную на полу большой, с низким потолком комнаты, освещенной яркой висячей лампой. Она сказала:

— Жуки, моя кровать — вот она, рядом. Чтоб и руки и ноги спали. Слышите?

Она шутливо погрозила пальцем и тут же рядом опустилась на игрушечно-маленький табурет, хотя стульев в комнате хватало.

Пелагея Васильевна разговаривала с женщинами об очистке лесополос, о кулисных парах и о ремонте родильного дома. Слушая ее, ребята внимательно посматривали на уже знакомого им старика в белых валенках. Ничего плохого они за ним не заметили. Самым интересным для них было то, что старик пришел сюда с коротким кнутиком и, кружа кнутовищем, все время пускал по полу затейливые, набегающие одно на другое кольца. Интересно было и то, что сидел он на самом кончике стула, будто готовый вскочить, сказать «а?» и сейчас же приступить к делу.

Гаврик заметил:

— Проворный.

Когда Пелагея Васильевна, проводив женщин, развернула тетрадь и, глядя на Матвеича, прочитала: «…по зяби 115 процентов, по молоку 120 процентов», — ребятам стало ясно, что дед в белых валенках — хороший председатель колхоза.