ДЕВОЧКА ИЗ КНИГИ ОТЗЫВОВ - Александр Свободин

Как только вы поняли сюжет, углубились в «чтение» его, собственно живопись как бы исчезает для вас.

Действуют люди, вы смотрите сцену, и вряд ли вы сможете потом вспомнить, какого цвета пальто у того или иного героя, откуда падает свет. Помните только, что пальто на месте, что свет падает…

Вы удовлетворены, что разобрались в такой сложной картине, что она доставила вам радость. Вы многое узнали о том времени, о тех людях. Это и было целью художника.

Замечательным открытием «передвижников» (группы, к которой принадлежал Владимир Маковский) явились литературные жанры в живописи, то есть выполненные на холстах повести, рассказы и сценки из жизни народа. Художники стремились к этнографической достоверности, то есть к точности костюмов и обстановки, и к четкой сюжетной основе. Находясь под влиянием передовой литературы, они тем не менее не заимствовали у нее своих сюжетов, они подсматривали их в жизни.

Вы «прочитали» (для нас уже историческую) повесть, рассказанную на полотне художником Маковским, и идете дальше. Вы становитесь завсегдатаем Третьяковки, приходите сюда второй, третий, пятый раз, снова и снова смотрите «Крах банка». Вы подходите к этой картине, как к доброй и старой знакомой, и она с готовностью рассказывает вам все, что может. Но может она поведать только одну повесть, ту самую, что слышали вы в первый раз. В этом — особенность такого типа картин. «Прочитав» их, вы поймете все до конца. Роль этих произведений в вашем культурном развитии велика. Но наслаждение открытием в искусстве они доставят вам только однажды. Потом вы будете знать их наизусть, и они не будут казаться сложными…

…Вы направляетесь в зал, где господствуют картины Сурикова, и останавливаетесь перед «Утром стрелецкой казни». И еще прежде чем вы сообразите, что здесь происходит, прежде чем станете рассказывать про себя сюжет, вы взволнуетесь. Почему? Причину определить трудно. Но чем больше вы смотрите, тем сильнее обволакивает вас что-то огромное, мрачное, тягостное… И потом, когда экскурсовод начнет рассказ о событиях, изображенных художником, когда вы сами начнете раскручивать нить сюжета, вы все равно не сможете отделаться от ощущения мрака, тяжести, скорби. Так бывает, когда в оркестре отдельный инструмент, скрипка или рояль, ведет свою партию на фоне непрерывного торжественного звука басов. И что бы пи рассказывала скрипка, басы звучат, придавая всей музыке тяжеловатую, временами суровую и даже трагическую окраску…

Что же это так действует на вас, — ведь вы даже не всмотрелись как следует в картину? Действует колорит — иначе, взаимоотношение всех цветов и тонов сильнейшее оружие живописца.

На картине Маковского все предметы имеют натуральную окраску (как в жизни), и поэтому так трудно вспомнить потом, какого цвета та или иная вещь.

На картине Сурикова все цвета подчинены одной мысли. Она как бы имеет один цвет, хотя на самом деле заключает необозримое число цветов и оттенков. В управлении цветовыми соотношениями живопись больше всего сближается с музыкой.

Общее цветовое звучание суриковской картины берет вас в плен. При помощи ассоциации мрачных, смутных тонов с тревожным, подавленным состоянием человеческого духа Суриков вызывает в зрителе подобное настроение и при помощи его рассказывает свою повесть. Делает он это совсем иными приемами, нежели Маковский…

Ну, а что произойдет, если вы «не заметите» цвета, не поддадитесь его воздействию? (Для картины Маковского это не страшно — там важно понять отношения людей, раскрыть сюжет сцены. Если картину сфотографировать, то есть превратить в черно-белую, она не так уж много потеряет. Сюжет ее будет по-прежнему завлекателен.) Для картины Сурикова — это убийственно. Пропадет великий художник — вы обезоружите его! Вы не переживете перед его картиной и сотой доли того, что можете пережить. Суриков ожидает от вас значительно большего движения ему навстречу, чем Маковский. Сурикову необходим зритель, поддающийся воздействию цвета, а этому учишься не сразу.

Но как только вы поддались общему колориту картины, драма, изображенная художником, берет за сердце. Стрелецкая казнь — один из наиболее трагических эпизодов царствования Петра. Несколько тысяч стрельцов умертвили за один день. Русские люди в мундирах преображенцев уничтожили русских людей в стрелецких кафтанах. И хотя исторический прогресс проявляется в деятельности Петра (помните, у Пушкина: «Он и на троне был работник»), Суриков, понимая это, показывает тем не менее стрелецкую казнь как страшную трагедию. Поэтому картина Сурикова не стареет. Она не иллюстрация к курсу истории, а мысль художника о жизни людей в определенных обстоятельствах. Но общечеловеческое дано через национальное. Это во сто крат усиливает его звучание. Национальное художник подчеркивает не только верностью деталей, но более тонким художественным приемом. Казнимые стрельцы и петровские солдаты похожи друг на друга. Если вглядеться пристальнее — очень похожи! У одних бороды, у других бритые лица. Говорят, что и стрельцов, и солдат Суриков, писал с одних и тех же натурщиков. Похожесть русских лиц «работает» на трагическую тему разделенности единого народа. Образы Сурикова — обобщенные образы, в них нет подчеркнутой бытовой узнаваемости, но есть то общечеловеческое, что позволяет узнавать их зрителям разных эпох.

В картине «Утро стрелецкой казни» художник, помимо исторического события, показывает борьбу двух начал, смертельный поединок двух непримиримых принципов, воплощенных в неукротимо страстных человеческих образах. Одно начало — в центральной фигуре стрельца, на которой постепенно сосредоточивается ваше внимание. Это не только образ человека — это образ ненависти, лютой, почти звериной. Кажется, нельзя больше ненавидеть, чем этот стрелец. Но посмотрите на того, к кому обращена эта ненависть, на Петра. Каким жутким взглядом он отвечает. Взгляды скрещиваются, как стальные рапиры, в поединке. Клинки ломаются. Петр побеждает, но стрелец не побежден! Вспоминается пушкинское:

Ужасный век, ужасные сердца!

Суриков привлекает ваше внимание к вечной, человеческой сущности этой трагедии, только поэтому вы верите в то, что казнь происходила именно так!

Если же вы начнете конструировать сюжет картины полюбившимся вам способом построения повести, вы поразитесь: повесть окажется куда проще, чем новелла картины Маковского.

Стрельцов свезли на казнь. Здесь иностранцы, приближенные Петра, стрелецкие жены, дети. Разные виды отношения к событиям. Полная покорность, полная непримиримость, исполнение служебного долга и простое любопытство. Вот и все. Стройного литературного рассказа с завязкой, кульминацией, развязкой не получается.

Картина Сурикова и проще и сложнее картины Маковского. Проще потому, что сюжет здесь виден и не нуждается в расшифровке, сложнее потому, что требует более квалифицированного зрительского восприятия. Во-первых, вы должны поддаваться воздействию цвета, а во-вторых, вы обязаны отрешиться от бытовой правды факта, во имя правды общих, я бы сказал, вечных человеческих категорий, а попросту — вы должны глубже думать о жизни. В литературе есть так называемые вечные темы: Гамлет, Ромео и Джульетта, Дон-Кихот, Демон… Восприятие этих тем в искусстве требует философского умонастроения, иначе Демон будет представляться летающим по воздуху любовником Тамары, а Ромео и Джульетта — детьми, которым не повезло. Одну из таких «вечных» тем воплотил Суриков средствами живописи в своей картине. Если она «дошла» до вас, она каждый раз будет рассказывать что-то новое о вечной трагедии.

Есть картины, которые сами дают все, а есть такие, от которых надо уметь брать. «Утро стрелецкой казни» принадлежит к последним. Она всегда будет доставлять нам радость открытия.

Один из крупных писателей, проводивший занятия со студентами Литературного института, попросил своих учеников назвать любимого поэта. Произносились разные имена: Некрасов, Блок, Есенин, Маяковский. Кто-то сказал: «Пушкин». «Еще или уже?» — спросил руководитель. Он объяснил. Пушкина любят дважды. С детства Пушкина любят все. Он вводит нас в мир поэзии. Он очень прост. Потом приходят другие поэты, каждый из них завладевает нами в разные периоды жизни. Мы мужаем, думаем, живем… Приходит время, когда мы поражаемся новым открытием Пушкина. Его ясность становится для нас классической ясностью, простота — просветленностью. Мы начинаем понимать, что такое совершенство.

Есть картины, похожие на этот случай. Они нам нравятся сразу. Потом мы их долго не замечаем, думаем, что получили от них все. Но приходит время… Такая картина для меня «Вечерний звон» Левитана, одно из чудес русского искусства.