Иван Васильевич Бабушкин - М. Новоселов

Бабушкин согласился, и в первый день его работы на заводском дворе состоялись традиционные «спрыски».

Став полноправным членом группы, Бабушкин рьяно принялся за дело. За работу платили, поштучна, и поэтому приходилось трудиться изо всех сил, совершенно не считаясь со временем и думая лишь о том, как бы сосед не обогнал в обработке такой же детали. Рабочие получали; определенный процент на каждый заработанный всей партией рубль. Не состоявшие в партии этого процента, не получал. И фазу сказалась резкая разница в работе ученика — слесаря кронштадтских мастерских и слесаря — рабочего Семянниковского завода. В Кронштадте Бабушкин работал поденно и особенного утомления от работы не чувствовал. Здесь, же он повал словно в. ад.

«Совсем не то — пишет Бабушкин в «Воспоминаниях», — работа сдельная, поштучная: на этой работе человек себя не жалеет, от положительно забывает о своем здоровье, не заглядывает вперед своей жизни никогда не задумывается, как влияет работа на продолжительность его жизни.

Нет! Он гонит и гонит работу вперед, пот градом льется с него, и необтертая капля тяжело шлепается на его работу, вызывая; его неудовольствие и ругань, порывистое движение рукавом по лбу сейчас же следует за этим, и опять работа, работа спешна», торопливая, и все для того, чтобы получить, лишнюю копейку процента на рубль».

Охраны труда, как и в кронштадтских мастерских, не существовало. Никто не заботился о здоровье рабочих, не запрещал работать буквально до истощения сил. Это был поистине капиталистический ад!

В среде рабочих не только Семянниковского и других заводов даже существовало ходячее выражение: «зарвался на работе». Если рабочий в результате непомерной спешки, усиленнейшего труда «на обгон» падал с прервавшимся дыханием, весь в лихорадочном поту, соседа его обычно говорили: «Зарвался».

Бабушкин, описывая подобного рода, потогонные порядки на своем заводе, отмечает:

«Еще хуже в партии, где каждый следит друг за другом.

Особенно трудно, когда нескольким рабочим дается для работы одинаковая вещь: тут уже всякий проявляет самую наивысшую, какая только возможна, степень интенсивности. При таких работах рабочие положительно зарывают свое здоровье. Постоянно попадаются один или два более ловких, которые гонят работу вперед остальных, другие, из сил выбиваясь, стараются не отстать и даже боятся пойти по естественным надобностям, дабы не упустить лишних минут, в которые их могут обогнать в работе».

Это нечеловеческое напряжение, этот изматывающий все силы труд длился по шестнадцать — восемнадцать часов в сутки.

На Семянниковском заводе широко практиковались обязательные сверхурочные часы. Хотя официально рабочий день не должен был превышать двенадцати часов, но на деле почти не было дня, чтобы администрация не заставляла «гнать экстру», работать далеко за полночь.

Рабочий день считался с шести утра и длился, исключая перерыв на обед, до семи вечера, то-есть одиннадцать с половиной часов.

Гудок, извещавший об окончании трудового дня, в большинстве случаев звучал насмешкой: мастер под предлогом «спешной экстры» заставлял всю партию (восемнадцать человек) оставаться на сверхурочную работу.

Сколько здоровья у каждого отнимали эти ночные работы, трудно себе представить. Но дело было обставлено настолько хитро, что каждый убеждался во время получки, что, если он работал мало ночей или полночей, то и получал меньше того, который не пропускал ни одной сверхурочной работы».

Действительно, вся система заработной платы была построена в расчете на обязательное принуждение к ночным работам. Тот, кто по каким-либо причинам не участвовал в «ночах» и «полночах», терял значительную часть заработка.

Но даже при желании отказаться от сверхурочных работ этого сделать было нельзя: табельщик еще до гудка относил мастеру номер рабочего партии, обязанной «гнать экстру». Без номера выйти из ворот невозможно, а мастер разрешения на уход со сверхурочной работы никогда не давал, угрозами и руганью заставляя оставаться на ночь или полночь.

Если же рабочий отказывался особенно упорно или, по заявлению мастера, был непочтителен, то за подобного рода поведение администрация нередко увольняла строптивого.

В один из вечеров Бабушкин спешил закончить отделку хомута для эксцентрика паровоза. Он работал у своих слесарных тисков, стоя на ящике, навалившись всем корпусом на восемнадцатидюймовый напильник.

Два его соседа-слесаря трудились над отделкой таких же хомутов.

«…Мы старались во всю мочь, засучивши по локоть рукава рубашки и снявши не только блузы, но и жилеты, — пишет Иван Васильевич. — Пот выступал на всем теле, и капли одна за другой шлепались и на верстак и на пол, не вызывая ничьего внимания». Некогда было не только передохнуть, но и просто поднять голову, смахнуть заливавший глаза пот.

Кое-кто искоса поглядывал вглубь мастерской, не подаст ли мастер условного знака о прекращении работы, — в субботний вечер рабочий день заканчивался на десять — пятнадцать минут раньше заводского гудка. Но никакого движения, обычной суматохи, предвещавшей конец напряженного труда, еще не было. И вдруг Бабушкин услышал замечание нового слесаря из соседней партии:

— Будет стараться-то, все равно всей работы не переделаешь!..

Эти слова как нельзя более соответствовали настроению Ивана Васильевича.

Бабушкин выпрямился и прежде всего бросил взгляд в сторону мастера и его ближайших помощников: он не раз уже на горьком опыте убеждался, что «забегалки», как называли на заводе соглядатаев администрации, передадут мастеру малейшее подозрительное слово. «Забегалок» поблизости не было, и между молодыми слесарями-смежниками произошел короткий, но имевший большое значение для Бабушкина разговор.

— Оно правда, но мы на пару работаем, и потому я не желаю итти в хвосте других, — ответил Иван Васильевич.

— Завтра воскресенье, как ваша партия — будет работать или нет? — продолжал новый товарищ Бабушкина, Илья Федорович Костин.

Бабушкин ответил, что завтра его партия не работает.

— Что же ты делаешь в свободное время дома? — настойчиво продолжал расспрашивать Костин.

Иван Васильевич обычно с нетерпением ждал воскресенья: в этот день можно было хоть немного отдохнуть, поспав до полудня или даже дольше. Вечер быстро проходил в прогулке по городу или попросту в вялом, скучном ничегонеделании, а там опять ранним утром надо спешить по гудку на тяжелую, выматывающую все силы работу, работу без отдыха и передышки.

— Да ничего особенного. Вот устраиваем скоро вечеринку с танцами… — начал было Бабушкин нерешительно, но сосед его перебил: