Низами - Е. Бертельс

Смотри на наш век! Ведь от бесчеловечности

Опасается человек человека.

Выход поэт видит в одном - укреплении верности, верности слову, верности чувству долга. Это поясняет такая притча. Однажды библейский царь Соломон (у Низами Сулейман), в восточной поэзии олицетворяющий собой высшую царскую мощь, выехал в степь. Он встречает там старика-крестьянина, засевающего землю. Царь говорит, что труд его напрасен. У него нет заступа, нет надежды на получение воды. Но старик спокойно отвечает:

Вода моя - вот она! Это пот спины моей.

Заступ - вот! Это пальцы мои.

Каждый должен знать свою меру и свой долг и не тяготиться тем бременем, которое на него возложено.

Но поэт опасается, что эта мысль может быть воспринята как оправдание тягот, испытываемых райатами (крестьянами), и потому в четвертой беседе он возвращается к теме о необходимости для шаха хорошо обращаться с его подданными. Главная обязанность носителя власти - забота о благе подданных и защита их от самодурства насильников. Если измученные насилием крестьяне будут взывать к богу о помощи, то их тяжкие вздохи рано или поздно станут ураганом, который сметет с земли трон притеснителя. Здесь введена великолепная притча о старухе и сельджукском султане Санджаре. Некая старуха останавливает проезжавшего по дороге султана и горько жалуется ему на обиду, нанесенную ей пьяным шихнэ (градоправителем), который незаконно совершил в ее доме обыск, разыскивая там воображаемого убийцу. Старуха заявляет, что шах, который не охраняет правопорядок, уже не шах, а притязающий на шахскую власть раб. Сельджукская держава окрепла благодаря любви к правосудию. Если Санджар забудет об этом, то гибель его неминуема. Однако, говорит Низами, Санджар легкомысленно отнесся к этим речам и потому погиб сам и погубил сельджукскую державу.

Притча заканчивается суровым осуждением существовавшего в дни Низами строя:

И нет правосудья сейчас на земле,

Ища его лишь на Симурга крыле[29]].

И стыд позабыт под окном голубым[30]],

И честь на земном этом шаре - как дым.

Вставай, Низами, и заплачь от стыда,

Плачь кровью над тем, кому кровь - как вода!

Пятая беседа начинается с глубоко трогательного описания старости. Поэт указывает, что нужно помнить всю цену молодости, нужно пользоваться ею для блага дел, которые старику будут уже не под силу. Надо пользоваться силой, дабы не зависеть от других и жить своим куском хлеба.

Имея кус хлеба и влаги глоток,

Не суйся, как ложка, в чужой котелок.

Труд - основа всего, только труд обеспечивает честную жизнь. Поясняет это притча о старике-кирпичнике, изготовлявшем кирпичи для склепов. Юноша посоветовал ему не гнуть старую спину над тяжелой работой - ведь кусок хлеба ему всегда кто-нибудь подаст. Старик отвечает, что он потому-то и трудится, что не хочет протягивать руку к чужому хлебу.

Шестая беседа посвящена вопросу о значении тварей [31]] . Поэт отмечает бренность тела в противоположность ценности сердца, как носителя сознания (на Востоке обычно считают сердце, а не мозг, носителем сознания). Но сердце очищается страданием, и потому-то не надо страшиться несчастий: за ними не может не притти радость. У одного охотника была прекрасная собака. Она пропала, и он очень скорбел, но все же не жаловался. Лиса издевалась над ним, но он спокойно ответил, что в этом мире ни горе, ни радость долго не длятся. В этот миг вдруг откуда-то примчался его верный пес л ухватил лису. Мораль рассказа - нужно твердо верить в возможность блага и не терять присутствия духа.

В седьмой беседе автор, продолжая развивать далее этот круг мыслей, пытается установить взаимоотношения человека и животного. Эта тема интересовала Восток давно и уже освещалась басрийскими энциклопедистами X века, известными под прозванием «Братьев чистоты». Низами рассматривает мир как единое целое, где всякое явление занимает определенное ему место. Следовательно, не может быть ни единой твари, абсолютно лишенной ценности; всякая тварь - необходимое звено в сцеплении всего мира, как целого. Твари служат человеку, но и этого не следует, что он может считать себя свободным от обязательств по отношению к ним. Заботься о них, тогда и они отплатят тебе добром.

Дашь им башмаки - они отдадут тебе шапку,

Разорвешь завесу - они разорвут твою завесу, словно месяц [32]].

Поясняется это притчей о том, как легендарный царь древнего Ирана Феридун, охотясь за газелью, услышал голос ч стрелы и коня, возвещавший, что ради забавы бессловесную тварь истреблять нельзя. Предание это, весьма близкое к христианской легенде о покровителе охотников святом Губерте, возможно, восходит к манихейским традициям [33]] . Но у Низами оно, конечно, связано с другим кругом мыслей. Не нужно забывать, что грандиозные охоты, принимавшие характер массового истребления животных, были в это время излюбленным развлечением правителей, зачастую видевших в этой забаве чуть ли не весь смысл жизни. Низами требует от шаха, чтобы он не предавался забавам, а смысл жизни видел в служении людям.

Отсюда (восьмая беседа) поэт переходит к вопросу об отношении человека к миру. Понятие греха внесено в мир человеком, поэтому обольщаться этим миром не следует, не нужно поддаваться его «лести», а спокойно итти своим путем. Вор пытался обмануть лисицу, сторожившую фруктовый сад. Он провел ее только тогда, когда заснул у нее на глазах и так склонил ко сну и ее самоё.

Но раз так, то как же следует использовать эту жизнь? Ответ дает девятая беседа. Человек должен в этой жизни подготовить себе запас для жизни будущей, подобно тому, как шахи, переезжая куда-нибудь, посылают вперед продовольствие. Но этот запас может быть создан, в первую очередь, трудом.

Мы пришли ради труда [в этот мир],

Не ради пустых разговоров мы пришли.

Если допущены ошибки, то это еще не должно быть причиной для отчаяния. Нужно признать вину и искренне молить о прощении. Так, закутивший святоша горько жаловался на свою судьбу, но получил указание, что от него ждут не жалоб, а искренней мольбы о прощении.

Десятая беседа говорит о бренности мира. Но все же видеть в нем лишь одни недостатки было бы неправильно. Недостатки нужно видеть прежде всего свои, это приучит к смирению. В мире же, даже в самых безобразных его явлениях, нужно стараться найти то, что в них прекрасно.

Но все же (одиннадцатая беседа) чрезмерного значения этим красотам придавать нельзя. Жизнь все равно оборвется. Некий мобед (зороастрийский жрец) любовался весенним садом, но, увидев его осенью опустошенным, понял, насколько все в этом мире непрочно.