Любимая песня космополита - Андрей Курков

- Так точно, - кивнул слуга.

Мне показалось, что слуга даже улыбнулся - видно ему было приятно, что сам генерал рассказывает о его подвиге. И бледность куда-то пропала с лица Феликса, или, может быть, ее заменил пьяный румянец?!

- А помнишь, я просил тебя отдать мне свою оторванную ногу?! - Казмо повернулся и пристально смотрел на Феликса. - Просил! Но ты отказал! И совершенно зря!..

Уловив после этих слов странные взгляды гостей на себе, генерал поспешил объяснить:

- Я хотел высушить ее и оставить на память, как свидетельство его подвига, но Феликсу взбрело в голову похоронить ее со всеми воинскими почестями... И я пошел у него на поводу. Мы заказали маленький гроб, положили туда его ногу и забили гроб гвоздями, а спецкоманде объявили, что там останки убитого разрывом снаряда офицера... Ну, а действительно, сколько вы найдете останков, если снаряд упал прямо под ноги! Шиш вы найдете, а не останки! Но, во всяком случае, похороны были торжественные, с залпом в небо, как полагается. Феликс плакал, я тоже не удержался от слез... Это было просто невероятно - хоронили часть живого человека! Там теперь памятник безымянному герою и наверно местные жители приносят иногда цветы...

В глазах у Феликса блеснули слезы. Мне стало как-то не по себе. Что-то неладное творилось в желудке, подташнивало, и я стал подозревать в этом тушеночный коктейль.

- Давайте выпьем, друзья! - закончил свой рассказ Казмо. - За президента!

Выпили, хотя я только пригубил. За столом поднялся говорливый шумок. Вацлав спорил о чем-то со своим соседом, Тиберий расспрашивал Феликса о его жизни. Генерал молча жевал тушеное мясо, заедал его хлебом и взгляд его был направлен в сторону горизонта. И был этот взгляд какой-то застывший и холодный.

Я встал из-за стола и подошел к бортику террасы. Внизу на волнах качались две яхты. Низко летали чайки, то и дело ныряя в воду и иногда выныривая с мелкой рыбешкой в клюве.

- А ты мне дашь рецепт поросячьих ушек в том соусе?! - донесся до моих ушей голос Вацлава.

Постояв минут пять, я не почувствовал себя лучше и решил уйти. Слава богу, никто на меня не смотрел и я, спустившись по деревянной лестнице, нашел выход из дома и, перейдя черный мостик, стал подниматься по вырезанным в камне ступенькам. Поднявшись к той тропинке, что бежала по краю обрыва, я посмотрел на виллу генерала - застолье продолжалось, Феликс, выбрасывая вперед свою деревяшку, нес на подносе еще несколько бутылок вина, а генерал так же неподвижно сидел, уставившись в горизонт. Но только с этого расстояния ничего, кроме крика чаек, не было слышно, и поэтому картина казалась более привлекательной и даже соблазнительной в каком-то смысле. Пир над морем...

В город я возвратился, когда солнце уже начало краснеть, наклоняясь все ниже и ниже к земле. Было тихо и спокойно. И голова моя, после того, как нашел я наконец гимн, находилась в состоянии просветления. Брожение в желудке прекратилось, настроение опять приподнялось, а вместе с ним появилась уверенность, твердая уверенность в завтрашнем дне, в том, что с завтрашнего дня жизнь моя станет еще лучше и свободнее. Подумал было зайти к Ирине в кафе, но снова внутри возникло непонятное сопротивление, и поэтому, чтобы не попасть в разлад с самим собой, я отложил встречу с моей "балериной" на завтра, если она, конечно, не придет ко мне ночью, а этим вечером решил погулять вдоль моря по своей излюбленной набережной.

Я шел и смотрел на сгущающиеся воды моря. Сумрак опускался так медленно и мягко, что если смотришь не моргая, то и разницы не замечаешь между светом дня и светом вечера, пока вдруг не ударит тебя по глазам густой южной темнотой.

Уже вернувшись в свой номер, я отгородился от кровати Айвена ширмочкой и, выключив свет, улегся. Первые минут пятнадцать бодрился и заставлял себя не закрывать глаза, ожидая, и в то же время побаиваясь прихода Ирины. Но было так тихо вокруг, что очень скоро мои глаза сомкнулись. Через открытое окошко в комнату струился прохладный и чистый воздух, откуда-то сверху, может быть с неба, доносилось едва различимое жужжание и подумалось мне, что это восходящий морской воздух соприкасается с раскаленными добела звездами.

А в коридоре и на улице было тихо, и тишина эта усыпляла и создавала некую сказочную иллюзию, готовя меня к вступлению в сон, который опустит меня на совершенно другую землю и еще раз докажет, что нет пределов ни мечтам, ни желаниям.

И действительно, пролетело как будто несколько мгновений, и я уже вступал в иной, сказочный мир, полный зелени и неба. И был я сильным и счастливым, а навстречу мне, приветливо улыбаясь, шла русоволосая Ирина. И я шел навстречу ей и чувствовал на себе еще один чей-то взгляд, и ощущение это могло сравниться только с ощущением солдата, пробирающегося ночью к позициям противника и вдруг освещенного лучом мощного прожектора. И я обернулся и тут же увидел недалеко от себя, на невысоком холме девушку, черная косичка волос которой торчала вверх. На руках она держала маленькую рыжую собачонку. На лице ее не было улыбки.

Я остановился. Показалось, что расстояние между мной и каждой из девушек было равным, но Ирина шла мне навстречу, а та, вторая, имя которой я не знал, стояла на месте и взгляд ее, словно сотканный из безразличия и одиночества, пронизывал меня насквозь, пропитывал мои чувства жалостью к ней, жалостью, в которой она, возможно, и не нуждалась.

Но Ирина приближалась, и я уже мог считать, сколько шагов осталось ей преодолеть, чтобы дотронуться до меня.

И она дотронулась, она взяла меня за руку, и я послушно пошел за ней, все еще кося взглядом на ту, оставшуюся стоять. И слышал как отрывисто и кратко взвизгнула собачонка - может быть ее хозяйка, повинуясь собственным мыслям, совершенно случайно, но довольно больно ущипнула ее?!

А я шел за Ириной по зеленому лугу и слышал звуки из жизни насекомых, и вылавливал взглядом среди зелени желтые пятна одуванчиков.

И вдруг услышал вокруг себя леденящий топот марширующих ног, обутых в тяжелые походные ботинки. Бросал взгляд на Ирину, но она, казалось, ничего этого не слышала. А топот тем временем нарастал, и я даже сквозь сон почувствовал, как меня бросило в холодный пот, и наволочка, и простыни мгновенно пропитались им и я заерзал от неприятных ощущений, не будучи в состоянии проснуться в той степени, когда движения тела тебе полностью подчинены. Так мой сон неожиданно превратился в заурядный кошмар, продержав меня в том состоянии до утра.

А утром в окно снова светило добродушное солнце, и начинавшийся день ничем не отличался от предыдущих.

Айвена в кровати не было, и я подумал, что он вовсе не приходил в номер - может быть так и заночевал у генерала, а может быть, после моего ухода они со всей серьезностью разрабатывали план действий на сегодняшний день?! Во всяком случае, если в городе к тому утреннему часу что-то и происходило, то лишним шумом оно явно не сопровождалось.

Выйдя на улицу, я тут же обратил внимание на развешанные на дверях и стенах домов листки бумаги. Только начав читать один из них, я сообразил, что это и было то воззвание, или, если быть точнее - декларация о независимости города, о которой я уже слышал от Айвена. Но кроме присутствия этой декларации никаких изменений, по крайней мере внешних, в пространствах, доступных моему взгляду, я не наблюдал.

Захотелось поесть, и ноги сами привели меня в то просторное кафе, где три раза в день кормились, если не все, то уж наверняка почти все герои, отдыхавшие в городе.

Внутри кафе было непривычно спокойно. Только несколько столиков были заняты посетителями, да и то, посетители эти, вопреки уже утвердившейся в городе традиции, ели молча, и, казалось, как-то сосредоточенно.

Я присел за свободный столик и принял позу нетерпеливо ожидающего клиента: уперся локтями в полированную поверхность стола и покрутил головой, нащупывая взглядом следы официантки.

Она не заставила себя долго ждать. Но вместо того, чтобы предложить мне меню, она опустила на столик поднос и поставила молча передо мной тарелку овсянки, два кусочка хлеба и стакан чая.

Я поднял на нее вопросительный взгляд, но она устояла и только перед тем, как развернуться, проговорила тем же глуховатым голосом, которым однажды произнесла "слонятина...": "Если бы не объявили ночью о своей независимости, то и продукты бы вовремя прислали..."

Вкус овсянки напомнил мне о моем недавнем прошлом и я, еще не доев ее, уже забеспокоился - нынешнее меню пахло приближающейся войной.

Я поискал среди посетителей кафе знакомые лица, но никого из друзей не увидел.

Вышел на улицу, вспотевший после чая.

Город был тих и ласков. Он лежал, расслабившись под лучами солнца, на относительно пологом спуске. В мареве, испаряемом землей, линии стен и крыши домиков теряли правильность и ровность, они пульсировали, дышали, тяготясь, возможно, этой влажно соленой жарою.