Великая битва у Малого пруда - Октав Панку-Яш

— Я не могу пойти к нему.

— Почему?

— Потому что не могу, и всё!

— Не понимаю…

— Он не станет разговаривать со мной.

— Почему?

— Потому… Ну что ты пристал ко мне со своими «почему»? — Петрикэ так крикнул, что Топ открыл глаза и зарычал. — Извини, что я кричу, — примирительным гоном продолжал он. — Такая уж у меня привычка. Раскричусь, а потом как ни в чём не бывало. — Он опять сел на пень рядом с Санду и обнял его. — Знаешь, Санду, у меня большое горе… Я ещё вчера хотел с тобой поговорить, да как-то не получилось. Никто даже не знает, как я извёлся… Брат мой, химик, такой бесчувственный, как бревно. Вечером легли мы спать, я хотел было с ним посоветоваться, а он повернулся на другой бок, пробормотал спросонок какой-то углеводород с шестью углеродами, и всё… Ты меня непременно выслушаешь…

По тому, как лихорадочно говорил Петрикэ, Санду решил, что тот действительно хочет поделиться чем-то важным. Желая обнадёжить друга, Санду повторил клятву и добавил:

— Можешь положиться на меня!

Петрикэ помялся и вдруг, словно боясь, что если он не скажет это сию же секунду, то потемнеет небо и грянет буря, выпалил:

— Я разорвал галстук!

— Что ты говоришь?

— Да… Никто, кроме тебя, не знает. Вернее, знает ещё… кое-кто. Одна девчонка. Это она мне разорвала!

— Вы подрались?

— Нет. Я готов броситься в пруд от злости, что не оттаскал её за косы!.. — Вспомнив, что у Нины нет кос, он поправился: — Ну, хоть бы оттрепал её…

— Что же теперь делать?

— Я уже думал.

— Ну?

— Что «ну»? Ничего не придумал! — Он засвистел, потом процедил сквозь зубы: — Хороши каникулы, нечего сказать!

— М-да, — подтвердил Санду. — Так ждали их, и вот, пожалуйста… Уж лучше бы они кончились! Пошёл бы себе домой, стал решать задачи, рисовать карты и горя бы не знал.

Словно паровоз перед входом в туннель, протяжно загудел фабричный гудок. Половина восьмого.

— Сейчас соберутся ребята, — напомнил Петрикэ. — Как нам быть? Дождёмся и скажем им?

— Нет, — покачал головой Санду. — Я сам ничего не стану говорить. Когда на сборе отряда мы обещали, что соберём гербарий, мы ведь не оговаривали: дескать, если что-нибудь случится, то мы ничего не сделаем… Надо попытаться, постараться самим, а уж если ничего не придумаем, тогда можно сказать ребятам и остальным пионерам нашего отряда. Тогда уж всё равно…

— Посоветуемся с Владом. Но я уже сказал тебе: к Владу я не могу идти!

— И сколько же времени ты будешь прятаться от него? День, два… месяц… год… А потом?

— Потом я стану утемистом, — со вздохом ответил Петрикэ. — Ну и дурак я! Кто же меня примет в утемисты? Мне скажут: не умел, мол, беречь пионерский галстук — не сумеешь сберечь и билет.

— Ты всё-таки должен пойти к Владу, — посоветовал Санду.

— Без галстука? А если он спросит, что я ему скажу?

— Расскажешь всё как было.

— Тебе легко говорить!

— Вовсе не легко, я же твой друг…

— Вижу я, какой друг! Я бы ради тебя в пруд бросился, а ты готов бежать и рассказать Владу, что у меня галстук порвался.

— Я бы тоже мог броситься в пруд ради тебя, но, если Влад спросит меня, что с твоим галстуком, я скажу.

— Скажешь?

— Скажу!

— Честное слово?

— Честное слово.

— Я ещё раз спрашиваю тебя: честное слово?

— Честное пионерское!

Петрикэ возмущённо вскочил:

— Теперь мне ясно, что ты за друг!.. Так знай же, что грош цена твоей клятве! Знай же, что ты ябеда, а я дурак, что поверил тебе и рассказал всё. Я ухожу и даже не прощаюсь! Оставайся со своей собакой и клянись ей!

И, не дожидаясь ответа Санду, Петрикэ круто повернулся и быстро зашагал прочь.

…Сколько так просидел Санду на пне, поглаживая Топа и глядя на пруд, он и сам не мог бы сказать. Наконец он поднялся и пошёл в адмиралтейство. Там сел за стол и написал:

«Приказ номер два.

Мы, адмирал Александру Дану, приказываем: вплоть до новых распоряжений прекращается всякая деятельность в порту Малый пруд».

Он прикрепил листок кнопкой к двери адмиралтейства, задвинул засов, повернул два раза ключ в замке и, похлопав Топа, сказал ему:

— Плохи дела, старина, плохи! Может быть, потом будут лучше.

В географическом пункте Лягушиное побережье, обозначенном зелёным пятном на карте Малого пруда, находилась старая, развесистая ива. Её тонкие и частые ветви походили на струи фонтана.

Редко кто заглядывал сюда. Тому, кто пожелал бы добраться до ивы, здешние топи доставили бы немало хлопот, и если он не был намерен оставлять свою обувь в илистых тенётах, то не отважился бы пуститься в такой путь.

Но, как показывали следы ног, старой иве, видимо, не суждено было пребывать в вечном одиночестве.

В её тени, на связке тростника, сидели два мальчика. Один плёл корзиночку из ивовых прутьев, другой обстругивал перочинным ножичком не то саблю, не то тросточку, не то обыкновенную палку. Поскольку мальчики давно уже работали молча, можно было предположить, что они или очень заняты и не хотят мешать друг другу разговорами, или же — чего только не бывает на свете! — поссорились.

Но вот мальчик, который плёл корзиночку, привстал, намереваясь устроиться поудобнее, и, сделав неловкое движение, поскользнулся. Тут его нога, обутая в белую парусиновую туфлю, погрузилась в ил. Мальчик брезгливо тряхнул головой, и у него сорвалось:

— Ох, проклятое болото!..

— Нужно быть осторожным, — сказал другой, продолжая строгать.

— «Осторожным, осторожным»!.. Тут только канатоходец сможет удержать равновесие… И надо же было выбрать именно это болото для порта!

Отшвырнув палку, другой отвечал:

— Ты, наверно, на ковры рассчитывал? Может быть, тебе подушечку подложить? Или одеяло, чтобы не простудиться? Здесь, братец, будет порт для настоящих морских волков! Если ты сейчас не свыкнешься с трудностями, ничего из тебя не выйдет… «И тебе не развернуться, дорогой мой Илиуцэ!» — Он засмеялся. — Видишь, не только Дину умеет сочинять стихи. Я тоже умею!

— Такие стихи всякий может сочинить.

— Попробуй, если можешь! Ну-ка, с чем ты срифмуешь «Нику»? — смеясь, спросил он.

— Никуха-Грязнуха!.. Просто не пойму, что ты нашёл тут хорошего? Неужели нет места почище? Здесь даже негде разложить гербарий… Или, может быть, ты вовсе не собираешься заниматься этим. А?

— Напротив, хочу, чтобы наш гербарий был ещё лучше, чем у них. Но это не к спеху. Если ты торопишься и хочешь приняться за работу сейчас же, я не возражаю, можешь вырвать с корнями даже вот эту иву и засушить её. Я, как адмирал, разрешаю тебе!

Прищурившись, Илиуцэ смерил его взглядом:

— А разрешите узнать, с каких это пор ты адмирал?

— С сегодняшнего дня, извольте знать.

— Тебя выбрали?

— А кому выбирать? Пока нас только двое… Сегодня приготовим всё, а завтра утром подыщем ребят. Я хоть сотню найду, если захочу.

— А корабли?

— Корабли?.. — Нику закрыл складной нож и спрятал его в клеёнчатый футляр. Похлопывая футляром по ладони, он сказал: — Раздобудем и корабли!

— Где?

— У них… — И он показал рукой на другую сторону пруда.

— Вон что! — насмешливо сказал Илиуцэ. — Так они нам и дали! Как только увидят нас, поклонятся в ножки и скажут: «Добро пожаловать, дорогие товарищи!.. Хотите корабли? Пожалуйста, пожалуйста, возьмите хоть всё… Мы даже просим вас, возьмите»… Они нас так турнут, что только пятки засверкают!

— Ну и дурак же ты! Мы вовсе не станем просить. Сами возьмём, балда!

— Как это «возьмём»? Ты хочешь сказать… стащим?

— Нет, возьмём, потому что корабли ведь и наши. Мы возьмём только несколько.

— Может быть, ночью, во сне?

— Нет, днём, наяву. Подкрадёмся и возьмём у них прямо из-под носа. — Радостно потирая руки, Нику продолжал: — Небывалый манёвр! У меня замечательный план! Представляю, как они будут кусать локти и обвинять друг друга, что не охраняли суда…

— Словно они не сообразят, что это мы их… взяли! — Он хотел сказать «стащили», но не отважился.

— Ну и пусть! Я даже хочу, чтобы они знали. Мы оставим им записку: «С приветом!» — и подпишемся. — Осторожно привстав, Нику привязал к поясу футляр с ножичком и сказал: — Пойдём на наш наблюдательный пункт, посмотрим, что делает… дорогой адмирал Александру Дану.

С трудом минуя топкие места, ребята добрались до другой ивы, повыше и помоложе. Они взобрались на неё и, приставив ладони щитком ко лбу, стали вглядываться ж даль.

— Никого там не видно, — сказал Илиуцэ.

— Да, вроде нет никого, — удивился Нику. — Что случилось?

— Что бы такое случилось? — повторил Илиуцэ.

И оба, не двигаясь, удивлённо смотрели вдаль.

…«Дункан» — прочное судно, а капитан его — искусный моряк. Пусть налетает буря, мы сумеем справиться с ней».