Блаженство (сборник) - Дмитрий Быков

Бремя белых

Несите бремя белых,

И лучших сыновей

На тяжкий труд пошлите

За тридевять морей —

На службу к покоренным

Угрюмым племенам,

На службу к полудетям,

А может быть, чертям.

Люблю рассказы о Бразилии,Гонконге, Индии, Гвинее…Иль север мой мне все постылее,Иль всех других во мне живееТот предок, гимназист из Вырицы,Из Таганрога, из Самары,Который млеет перед вывеской«Колониальные товары».

Я видел это все, по-моему, —Блеск неба, взгляд аборигена, —Хоть знал по Клавеллу, по Моэму,По репродукциям Гогена —Во всем палящем безобразии,Неотразимом и жестоком,Да, может быть, по Средней Азии,Где был однажды ненароком.

Дикарка носит юбку длиннуюИ прячет нож в цветные складки.Полковник пьет настойку хинную,Пылая в желтой лихорадке.У юной леди брошь украдена,Собакам недостало мяса —На краже пойман повар-гадинаИ умоляет: «Масса, масса!»

Чиновник дремлет после ужинаИ бредит девкой из Рангуна,А между тем вода разбуженаИ плеском полнится лагуна.Миссионер – лицо оплывшее, —С утра цивильно приодетый,Спешит на судно вновь прибывшееЗа прошлогоднею газетой.

Ему ль не знать, на зуб не пробовать,Не ужасаться в долгих думах,Как тщетна всяческая проповедьПред ликом идолов угрюмых?Ему ль не помнить взгляда карегоСлужанки злой, дикарки юной,В котором будущее заревоУже затлело над лагуной?

…Скажи, откуда это знание?Тоска ль по солнечным широтам,Которым старая БританияБыла насильственным оплотом?О нет, душа не этим ранена,Но памятью о том же взгляде,Которым мерил англичанинаТуземец, нападая сзади.

О, как я помню злобу черную,Глухую, древнюю насмешку,Притворство рабье, страсть покорнуюС тоской по мщенью вперемешку!Забыть ли мне твое презрение,Прислуга, женщина, иуда,Твое туземное, подземное?Не лгу себе: оно – оттуда.

Лишь старый Булль в своей наивности,Добропорядочной не в меру,Мечтал привить туземной живностиМораль и истинную веру.Моя душа иное видела —Хватило ей попытки зряшной,Чтоб чуять в черном лике идолаСамой природы лик незрячий.

Вот мир как есть: неистребимаяНасмешка островного рая,Глубинная, вольнолюбивая,Тупая, хищная, живая:Триумф земли, лиан плетение,Зеленый сок, трава под ветром —И влажный, душный запах тленияНад этим буйством пышноцветным.

…Они уйдут, поняв со временем,Что толку нет в труде упорном —Уйдут, надломленные бременемПоследних белых в мире черном.Соблазны блуда и слиянияСмешны для гордой их армады.С ухмылкой глянут изваянияНа их последние парады.

И джунгли отвоюют нановоТебя, крокетная площадка.Придет черед давно желанного,Благословенного упадка —Каких узлов ни перевязывай,Какую ни мости дорогу,Каких законов ни указывайТуземцу, женщине и Богу.

Призывник

Меж апрелем и маем,Не сейчас, а давно,На одной из окраин —Например, в Строгино,До которой добратьсяНа подземке нельзя,Проводить новобранцаПодгребают друзья.

В этих спальных районах,В их пайковых пирах,В этих липах и кленах,«Жигулях» во дворах,В простынях полосатыхНа балконах, весной, —Веял в семидесятыхСвежий дух городской.

И поныне мне сладок —Или горек скорей? —Воздух детских площадок,Гаражей, пустырей,Имена остановок —«Школа», «Ясли», «Детсад» —И аккордов дворовыхПолуночный надсад.

…Вот и родичи в сборе,И с запасом вина,Пошумев в коридоре,Подтянулась шпана;И дедок-краснофлотец —Две беззубых десны —Шепчет малому: «Хлопец,Две зимы, две весны…»

И приятель с гитаройЗатянул, загрустив,На какой-нибудь старый,Неизменный мотив,Вон и тетка запела,Хоть почти не пила, —То ли «Дон» а капелла,То ли «Колокола»…

Но под пение другаПризывник удивлен,Что от этого кругаОн уже отделен,Что в привычном застолье,Меж дворовых парней,Он, как место пустоеИли призрак, верней.

И под тост краснофлотцаОн внезапно поймет:Даже если вернется —Он вернется не тот.Все прощанья – навеки.Как же это, постой?Но внесут чебуреки,Разольют по шестой…

Он смеется, оттаявПод развинченный гвалтМолодых негодяевИ накрашенных халд,Тут и музыку врубят —Стон на всем этаже;Только что они любят,Я не помню уже.

Вот отпили, отпели,И под взглядом семьи —Завтра, в самом-то деле,Подниматься к семи, —Почитая за благоСтариков не сердить,Молодая ватагаПоднялась уходить.

Но покуда объедкиУбирает родня,С ним на лестничной клеткеОстается одна,И отец, примечая(Благо глаз – ватерпас):– Для такого случа́яПусть ночует у нас.

…Вот она одеялоПодтянула к груди.Он кивает ей вяло —«Покурю, погоди» —И стоит на балконеПять последних минут.Перед ним на ладони —Жизнь, прошедшая тут.

Чуть вдали – Кольцевая,Что и ночью, до двух,Голосит, надрываяНепривычному слух.Небосвод беспределен,Неохватен, жесток.Запад светел и зелен,Слеп и темен восток.

Что он знал, новобранец,Заскуливший в ночи,Может, завтра афганец,Послезавтра – молчи…Хорошо, коль обрубокС черной прорезью ртаВ паутине из трубокИ в коросте бинта.

Что он знал, новобранец?Пять окрестных дворов,Долгий медленный танецПод катушечный рев,Обжимоны в парадныхДа запретный подвал,Где от чувств непонятныхОн ей юбку порвал.

Город в зыбкой дремоте,Разбрелись кореша.В башне каменной плотиПроступает душа.Пробегает по кожеНеуемная дрожь.На создание БожьеОн впервые похож.

Грудь ему распирая,Прибывает потокЗнаков детского рая:То чердак, то каток,Запах смоченной пыли,Терпкий ток по стволам…Но его не училиДаже этим словам.

Кто поет – тот счастливей.Мы же обреченыЛишь мычать на разрывеСчастья, страха, вины…Он мычит в новостройке,На восьмом этаже.Плачет девочка в койке:Знать, допился уже.

Но на собственной тризне,Где его помянут,Что он вспомнит о жизни,Кроме этих минут?Только жадных прощанийПредрассветную дрожьИ любых обещанийБеззаветную ложь.

…Я стою на балконе,Меж бетонных стропил.На сиреневом фонеКруг луны проступил,Словно краб с бескозыркиИли туз козырной…Вот он, голос призывный,Возраст мой призывной.

Потекла позолотаПо окалине крыш.То ли кончено что-то,То ли начато лишь.На неявном, незримом,На своем рубеже«Примы» лакомлюсь дымомНа восьмом этаже.

Блекнет конус фонарный,И шумит за верстуТолько поезд товарныйНа железном мосту —Проползает, нахрапист,И скрывается тамПод двустопный анапест:Тататам, тататам…

Пастернак, pater noster,Этим метром певал,И Васильевский островИм прославлен бывалВ утешение девам,И убитый в боюПодо Ржевом, на левом…Вот и я подпою.

Но и тысячу песенЗаучивши из книг,Так же я бессловесен,Как любой призывник.Все невнятные строки —Как безвыходный войПацана в новостройкеНа краю Кольцевой.

Мы допили, допелиИ отныне вольныЛишь мычать на пределеСчастья, страха, вины —Так блаженно-тоскливо,Как трубят поезда —Накануне призываНеизвестно куда.

Басня

Да, подлый муравей, пойду и попляшу,И больше ни о чем тебя не попрошу.На стеклах ледяных играет мерзлый глянец.Зима сковала пруд, а вот и снег пошел.Смотри, как я пляшу, последний стрекозел,Смотри, уродина, на мой прощальный танец.

Ах, были времена! Под каждым мне листкомБыл столик, вазочки и чайник со свистком,И радужный огонь росистого напитка…Мне только то и впрок в обители мирской,Что добывается не потом и тоской,А так, из милости, задаром, от избытка.

Замерзли все цветы, ветра сошли с ума,Все, у кого был дом, попрятались в дома,Повсюду муравьи соломинки таскают…А мы, не годные к работе и борьбе,Умеем лишь просить «Пусти меня к себе!» —И гордо подыхать, когда нас не пускают.

Когда-нибудь в раю, где пляшет в вышинеВеселый рой теней, – ты подползешь ко мне,Худой, мозолистый, угрюмый, большеротый, —И, с завистью следя воздушный мой прыжок,Попросишь: «Стрекоза, пусти меня в кружок!» —А я скажу: «Дружок! Пойди-ка поработай!»

«Тело знает больше, чем душа…»