Блаженство (сборник) - Дмитрий Быков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
2. «Чтобы было, как я люблю…»
– Чтобы было, как я люблю, – я тебе говорю, – надо еще пройти декабрю, а после январю. Я люблю, чтобы был закат цвета ранней хурмы, и снег оскольчат и ноздреват – то есть распад зимы: время, когда ее псы смирны, волки почти кротки, и растлевающий дух весны душит ее полки. Где былая их правота, грозная белизна? Марширующая пята растаптывала, грузна, золотую гниль октября и черную – ноября, недвусмысленно говоря, что все уже не игра. Даже мнилось, что поделом белая ярость зим: глотки, может быть, подерем, но сердцем не возразим. Ну и где триумфальный треск, льдистый хрустальный лоск? Солнце над ним водружает крест, плавит его, как воск. Зло, пытавшее на излом, само себя перезлив, побеждается только злом, пытающим на разрыв, и уходящая правота вытеснится иной – одну провожает дрожь живота, другую чую спиной.
Я начал помнить себя как раз в паузе меж времен – время от нас отводило глаз, и этим я был пленен. Я люблю этот дряхлый смех, мокрого блеска резь. Умирающим не до тех, кто остается здесь. Время, шедшее на убой, вязкое, как цемент, было занято лишь собой, и я улучил момент. Жизнь, которую я застал, была кругом неправа – то ли улыбка, то ли оскал полуживого льва. Эти старческие черты, ручьистую болтовню, это отсутствие правоты я ни с чем не сравню. Я наглотался отравы той из мутного хрусталя, я отравлен неправотой позднего февраля.
Но до этого – целый век темноты, мерзлоты. Если б мне любить этот снег, как его любишь ты – ты, ценящая стиль макабр, вскормленная зимой, возвращающаяся в декабрь, словно к себе домой, девочка со звездой во лбу, узница правоты! Даже странно, как я люблю все, что не любишь ты. Но покуда твой звездный час у меня на часах, выколачивает матрас метелица в небесах, и в четыре почти черно, и вовсе черно к пяти, и много, много еще чего должно произойти.
3. «Вот девочка-зима из спального района…»
Вот девочка-зима из спального района,Сводившая с ума меня во время оно,Соседка по двору с пушистой головойИ в шапке меховой.Она выходит в сквер, где я ее встречаю,Выгуливает там собаку чау-чау;Я медленно брожу от сквера к гаражу,Но к ней не подхожу.
Я вижу за окном свою Гиперборею,В стекло уткнувшись лбом, коленом – в батарею,Гляжу, как на окне кристальные цветыРастут из темноты.
Мне слышно, как растут кристаллы ледяные,Колючие дворцы и замки нитяные,На лиственных коврах, где прежде завывалОсенний карнавал.Мне слышится в ночи шуршанье шуб и шапокПо запертым шкафам, где нафталинный запах;За створкой наверху подглядывает в щельИскусственная ель;Алмазный луч звезды, танцующий на льдине,Сшивает гладь пруда от края к середине,Явление зимы мне видно из окна,И это все она.
Вот комната ее за тюлевою шторой,На третьем этаже, прохладная, в которой,Средь вышивок, картин, ковров и покрывал,Я сроду не бывал;Зато внутри гостят ангина и малина,Качалка, чистота, руина пианино —И книги, что строчат светлейшие умыДля чтения зимы.
Когда настанет час – из синих самый синий,—Слияния цветов и размыванья линий,Щекотный снегопад кисейным полотномПовиснет за окном, —Ей в сумерках видны ряды теней крылатых,То пестрый арлекин, то всадник в острых латах,Которому другой, спасающий принцесс,Бежит наперерез.
Когда рассветный луч вдоль желтого фасадаСмещался в феврале и было все как надо:Лимонный цвет луча, медовый – кирпича,И тень ее плеча, —Я чувствовал, что с ней мы сплавлены и слиты:Ни девочка-апрель, что носит хризолиты,Ни девочка-октябрь, что любит родонит,Ее не заслонит.
Тот дом давно снесен, и дряхлый мир, в которомМы жили вместе с ней, распался под напоромПодспудных грубых сил, бродивших в глубине,Понятных ей и мне, —Но девочка-зима, как прежде, ходит в школуИ смотрит на меня сквозь тюлевую штору;Ту зиму вместе с ней я пробыл на плаву —И эту проживу.
4. Танго
Когда ненастье, склока его и пряначнут сменяться кружевом декабря,иная сука скажет: «Какая скука!» —но это счастье, в сущности говоря.Не стало гнили. Всюду звучит: «В ружье!»Сугробы скрыли лужи, «рено», «пежо».Снега повисли, словно Господни мысли,От снежной пыли стало почти свежо.Когда династья скукожится к ноябрюи самовластье под крики «Кирдык царю!»начнет валиться хлебалом в сухие листья,то это счастье, я тебе говорю!
Я помню это. Гибельный, но азартполчасти света съел на моих глазах.Прошла минута, я понял, что это смута, —но было круто, надо тебе сказать.Наутро – здрасьте! – все превратят в содом,И сладострастье, владеющее скотом,затопит пойму, но, Господи, я-то помню:сначала счастье, а прочее все потом!
Когда запястье забудет, что значит пульс,закрою пасть я и накрепко отосплюсь,смущать, о чадо, этим меня не надо —все это счастье, даже и счастье плюс!
Потом, дорогая всадница, как всегда,Настанет полная задница и беда,А все же черни пугать нас другим бы чем бы:Им это черная пятница, нам – среда.
5. «Из серой тучи тянут нить…»
Из серой тучи тянут нитьБелей белил.Вот снег сказал: «Пора валить!» —И повалил.Не может быть, чтоб просто такЛетел с утра —Он получил какой-то знак:Уже пора.Валить, наверное, пришлось.О нем давноНебесный Мамонтов небосьСнимал кино:О темных связях, воровстве,Деньгах, еде…И вот теперь его в Москве —Как нас везде.
Из тучи, словно из тюрьмы,Слетает снег.Он валит так, как валим мы —Который век?Мы завалили все путиИ все умы.Не разобрать, не разгрести —Повсюду мы.Перевернули кверху дномНебесный скит.Снег валит ночью, валит днем.Москва стоит.Буксуют белые стадаНочных авто.Не успевает никудаУже никто.Под белой шапкой неживой —Родимый край.Куда ты валишь, Боже мой?Ведь здесь не рай.Куда ты валишься, потокСухой воды?Из новостей у нас, браток, —Одни суды.Не покрывай родной простор,Назад стремись!Тут если кто еще не вор,То экстремист.Над каждым – чаемая жуть,Незримый грех,И чтоб согласие вернуть,Посадят всех.Но валит снежная крупа,Давя, слепя…Ползет недвижная толпа,Кляня себя.У всех сосульки на усах,Как у моржей…Должно быть, там, на небесахЕще хужей.
Он валит, валит. Даль пестра,Вокруг бело,И гастарбайтеры с утраСкребут его.Им надоели холодаИ клонит в сон.Они нападали сюда,Почти как он.Гудит который год подрядЭкспертов рать:Что с ними делать? Слать назад?Гражданство дать?Темно с утра, темно с шести,Темно уму…Здесь ничего не разгрестиИ никому.Такой сезон у всей страны,У всех элит.Осталось только ждать весны.
Или валить.
«Словно на узкой лодке пролив Байдарский пересекая…»
Словно на узкой лодке пролив Байдарский пересекая,Вдруг ощутишь границу: руку, кажется, протяни —Там еще зыбь и блики, а здесь прохлада и тишь такая.Правишь на дальний берег и вот очнешься в его тени.
Так я вплываю в воды смерти, в темные воды смерти,В область без рифмы – насколько проще зарифмовать «Der Tod»,Словно намек – про что хотите, а про нее не смейте;Только и скажешь, что этот берег ближе уже, чем тот.
Ишь как прохладою потянуло, водорослью и крабом,Камнем источенным, ноздреватым, в илистой бороде, —И, как на пристани в Балаклаве, тщательно накорябанЛозунг дня «Причаливать здесь»; а то я не знаю – где.
Все я знаю – и как причалить, и что говорить при этом.В роще уже различаю тени, бледные на просвет.Знаю даже, что эти тени – просто игра со светомМоря, камня и кипариса, и никого там нет.
А оглянуться на берег дальний – что мне тот берег дальний?Солнце на желтых скалах, худые стены, ржавая жесть.Это отсюда, из тени, он весь окутан хрустальной тайной:Я-то отплыл недавно, я еще помню, какой он есть.
Вдоль побережья серая галька, жаркая, как прожарка.С визгом прыгает с волнолома смуглая ребятня,Но далеко заплывать боится, и их почему-то жалко;Только их мне и жалко, а им, должно быть, жалко меня.
Так я вплываю в темные воды, в запах приморской прели.
Снизу зелено или буро, сверху синим-синё.Вот уже видно – заливы, фьорды, шхеры, пещеры, щели,Столько всего – никогда не знал, что будет столько всего.
Камень источен ветром, изъеден морем, и мидий сотыЛепятся вдоль причала. Мелькает тропка. Пойдем вперед.Славно – какие норы, какие бухты, какие гроты.Жалко, что нет никого… а впрочем, кто его разберет.
Война объявлена
