Сборник "В огне" - Василий Головачев

— Если бы твои слова слышал Григорий, творец портрета, он был бы польщен.

Разговор иссяк. Время ощутимо утекало сквозь пространство, разъединяющее их. Оно было густым и красным, как лава, текущая по склону вулкана. Филиппу стало жарко и неуютно, хотя ему казалось, что он давно научился не теряться в любых обстоятельствах.

— Над чем ты работаешь? — спросил он, чувствуя, как ускользает куда-то нить понимания, соединившая их несколько минут назад. — И как тебе удается совмещать работу дежурного врача и художника?

— А как ты совмещаешь спорт и работу конструктора?

— Не знаю, — улыбнулся Филипп. «Умница! — подумал он. — Как давно мы не разговаривали в таком ключе! К сожалению, пять лет назад я не углядел за ее внешностью серьезности думающей женщины… а сейчас, кажется, поздно!» — И все-таки? Не думал, что твои школьные, да и институтские, опыты с объемными картинками позволят тебе стать художником.

— Я тоже не думала, это все Сергей… — Она прикусила губу. — А занимаюсь я практически видеопластикой, а не тем, чем хотелось бы. Как сейчас говорят: эстетическим оформлением замкнутых пространств. Создаю интерьеры для рабочих кабинетов, комнат отдыха, кают-компаний на космолетах дальней разведки и так далее. Нельзя сказать, что рутина, однако… — Аларика махнула рукой и вдруг оживилась. — Зато в свободное время мы занимаемся «свободным творчеством». В данный момент ребят интересуют две темы: одна — моделирование чувственного восприятия мира, описанного в древних художественных произведениях, вторая — сравнительный поиск хомо сине ира эт студио, человека среднего, жившего в разные эпохи. Я веду вторую тему, и уже удалось кое-что раскопать. Мы с Витторио, это наш инженер-видеомоделист, провели сравнительный анализ исторических хроник и сохранившихся художественных полотен великих мастеров прошлых веков, вплоть до семнадцатого. Увы, глубже опуститься пока не удалось, сведения о физическом облике наших предков становятся чересчур скудными. К тому же дело осложняется ярко выраженными национальными особенностями народов, разнообразием типов лиц и методов работы художников.

— В таком случае ваш «человек средний» — фикция, — произнес скептически настроенный Филипп. — Едва ли смешение типов даст нужное решение.

— К счастью, выход нашелся — женщина, — улыбнулась Аларика. — Женщина — мерило красоты и совершенства во все эпохи. Как говорят индийские тантры: «Женщина — пальцы природы и драгоценные камни мира». Отсюда и исходит наш метод.

— Но физический облик человека изменяется очень медленно, на протяжении сотен тысячелетий, а вы хотите увидеть изменения через сотни лет…

— Ты, безусловно, прав, изменения в строении человеческого тела почти незаметны за век, зато изменения в человеческой морали гораздо разительней, и наш метод определения «человека среднего» — это отношение к нему сообразно нормам морали каждого столетия.

— Теперь понятно. И что же получилось?

Аларика включила ряд темных экранов, похожих на стенные ниши, в них заклубилась мгла, исчезла, оставив «живые» фигуры людей.

— Это восемнадцатый век. Слева — «узаконенный» средний тип женщины евроидной группы, справа — отображение идеала великих художников этого века: Рафаэля, Рубенса, Ван-Дейка, Карреджо, Рейсдаля и других.

— М-да, — хмыкнул Филипп, рассмотрев обеих женщин в странных нарядах. — Я не скажу, что идеал в данном случае выглядит лучше «среднего»… Или у меня нет вкуса?

Аларика покачала головой.

— Твой вкус формировался нашим временем. Подожди, посмотрим дальше.

Виомы погасли, затем вспыхнули вновь.

— Это уже девятнадцатый век.

Филипп приподнял брови. В правом объеме видеопроектора он увидел знакомые черты «Девочки за столом» Жана Батиста Греза. Этот портрет он видел у Станислава Томаха дома, вернее, копию, выполненную женой Томаха.

Аларика заметила его удивление.

— Тебе знакома эта композиция?

— Жан Батист Грез, «Девочка за столом».

— Верно! — теперь уже удивилась Аларика, заинтересованная его познаниями в области искусства. — Хотя и не совсем. Мы совместили два прототипа, один — «Девочка за столом» Греза, второй — «Девушка с веером» Ренуара. Я не знала, что ты знаток живописи девятнадцатого века. И кого же ты знаешь из художников, необязательно девятнадцатого столетия?

— Джона Констебля, — подумав, ответил Филипп. — Я очень люблю пейзаж, хотя с удовольствием смотрю и портрет. Еще Шишкина, Шилова, Маулара Кенье… и много других, у меня нет ярко выраженного любимца. Ну а как дела обстоят в наш просвещенный век?

Аларика вдруг смутилась.

— Понимаешь, с нашим веком все просто и все сложно. Средний тип выбрать легче, тем более что человечество постепенно приближается к единой расе, а вот идеал…

Снова сменилось изображение в виомах.

Филипп не выдержал и засмеялся. Правый «идеальный» виом отображал Аларику, левый — тоже был чем-то на нее похож.

— Извини, — сказал он, заметив, что женщина нахмурилась, и прервал смех. — Я смеюсь, потому что невольно ожидал увидеть тебя и справа, и слева.

— Шутка ребят, — пробормотала она, отворачиваясь, и украдкой посмотрела на часы. Филипп с грустью понял, что пора уходить.

— Ты кого-то ждешь? — Он встал.

— Да, — со вздохом призналась она, убирая аппаратуру в стены мастерской, выпрямилась. — Честно говоря, я хотела, чтобы ты позвонил. Теперь уходи, за мной сейчас придут.

«Кто?» — хотел спросить он, но вместо этого спросил:

— Мы еще увидимся?

— Это будет зависеть не только от тебя.

Филипп сдержал вздох и кивнул в ответ, словно не ожидал иного.

— Тогда до связи.

— До связи, конструктор, — сказала Аларика, подавая руку, хотела что-то добавить, но передумала.

В коридоре он наткнулся на бегущего человека, прошел несколько шагов, и только потом его озарило. Он оглянулся, но мужчина уже завернул за угол, слабо пискнул входной сигнал двери.

Дома он с полчаса слушал новости космоцентра, передаваемые по каналу всемирного информвидения. Попробовал вызвать Томаха, но бесстрастный голос домашнего координатора сообщил, что Станислав не появлялся. Киб-секретарь отдела, куда осмелился позвонить Филипп, ответил лишь, что инспектор Томах на задании, но какое задание, где его выполняет Станислав — секретарь не знал или не имел права сообщать.

Филипп снова загрустил, потом вспомнил совет Травицкого и решил навестить один из любимых уголков лесной природы, дабы развеять легкую меланхолию от дум. На этот раз он выбрал Центрально-лесной заповедник, расположенный в северо-западной части Среднерусской возвышенности, на водоразделе Волги и Западной Двины.

С тех пор как погибли отец и мать, уроженцы здешних мест, Филипп не посещал заповедник и «те места, куда нет-нет по зарастающему следу уводит память прежних лет», говоря словами древнерусского поэта Глинки.

Центрально-лесной заповедник — царство елей, берез, липы, клена, вяза и ясеня. Леса Подмосковья возле Басова в основном березовые и сосновые, заповедный же лес удивительно разнообразен.

Выключив пояс антиграва, Филипп с треском вломился в чащу рябинника и жимолости, оцарапался и пошел напрямик через гибкие кусты волчьего лыка и лещины.

Напившись из родника, он долго выбирался на знакомую поляну, чуть было не зашел в болото, расшитое по краям не созревшей еще клюквой, а когда выбрался-таки на поляну в кольце берез и ольхи, замер от неожиданности. В центре бело-розовой от клевера поляны, подмяв под себя метелки иван-чая и медуницы, лежала рысь и смотрела на человека прозрачно-желтым взглядом, поводя изредка кисточками ушей.

Филипп сделал шаг вперед, рысь встала, глядя на него внимательно и спокойно, без угрозы. Так они и стояли несколько минут, оценивая друг друга, потом Филипп решил отступить — не из боязни, просто не хотелось тревожить красивого зверя, — и в этот момент с противоположной стороны поляны, метрах в ста, из подлеска сверкнул бесшумный тоненький голубой язычок. Рысь, мяукнув, подпрыгнула, свалилась в траву и осталась лежать без движения.

Немой от изумления и гнева, Филипп смотрел, как из-за деревьев вышли на поляну двое в зеленых, почти полностью маскирующих их костюмах и направились к нему. Один был молод, белобрыс, но черен от загара, сверкал улыбкой, хотя Филипп не назвал бы ее в этот момент ни доброй, ни веселой. Второму наверняка перевалило за восемьдесят, если не за все сто. Высокий, худой, он слегка сутулился, и лицо у него было не коричневое, а каменно-серое и застывшее, как ритуальная маска. В руках он держал бинокль. Молодой на ходу закидывал на плечо ремень электрокарабина.