Гроза тиранов - Андрей Муравьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фирюза сидела тут же. По бездумному лицу, из уголка губ, катилась слюна. Глаза глупо таращились на стену, руки сложены на коленях.
Старик долго всматривался в пустые, лишенные выражения зрачки. Потом кивнул.
– Я верну ей разум, бей. Ее ли он будет – не знаю… Но то, что эта кукла снова станет человеком – я могу обещать… Если ты…
Али прервал лекаря.
– Потом угрозы и требования… Сделаешь хорошо, и тебе придется повторить чудо еще раз… Потом.
– Ты отпустишь меня, о бей?
Али ухмыльнулся.
– Ты еще спрашиваешь?.. Конечно!
Езид долго всматривался в расплывшуюся рожу своего недавнего истязателя. Вздохнул и попросил старуху:
– Мне нужен гладкий полированный предмет. Лучше – зеркало.
Али кивнул. Баби умчалась наверх, чтобы через десяток минут вернуться с большим зеркалом, доставшимся обладателю дома от прежних хозяев. Чистота полотна и дорогая отделка выдавали благородное происхождение вещи. Продукция острова Мурано[35] была известна по всему Средиземноморью и ценилась очень высоко, но сейчас Али не стал скаредничать.
Пир уложил девушку на пол так, чтобы руки ее легли на полотно зеркала. Затем уселся сам, положил пальцы на лоб безумной и начал заговор. За спиной Али набычились здоровенные подручные палача. Только авторитет хозяина удерживал их при виде совершающегося акта дьяволопоклонения.
Езид бормотал минут десять. Потом откинулся измочаленный и глубоко выдохнул:
– Все…
Бабка метнулась к девушке. Та спала беспробудным сном.
Лицо Али перекосила гримаса.
– Если это все – только шутка, то…
Старик замахал руками.
– Разум покинул тело уже давно. Новому духу надо время, чтобы освоиться.
– Новому?
Колдун замялся.
– Когда дух возвращается в тело… надо больше времени… Чтобы…
Али зашипел:
– Мне уже нечего ждать, базарный ты зазывала! Если эта дурочка не очнется снова нормальной, то ты… ты…
Езид склонился:
– Она очнется!
Али откинулся в кресле, выдохнул, подождал минуту и нетерпеливо рявкнул:
– Когда?
Пир пожал плечами:
– Иногда могут спать и день.
Палач зашипел.
– Уберите ее куда-нибудь. Не могу же я сидеть и смотреть, как она спит в свое удовольствие! Как евнух при гареме!
Один из подручных подхватил тщедушное тело девушки и под присмотром Баби унес его в подвал.
Старца связали и бросили в чулан.
Вечером Фирюза очнулась. Она смогла говорить, что-то спрашивала.
Разом помолодевший Али тут же умчался в Кровавую башню, место заключения самых опасных преступников побережья. Пятеро янычар, вызванных из крепости, конвоировали туда же связанного езида. Палач не желал ждать ни минуты.
4
Ей здесь определенно не нравилось.
Шутка ли – попасть в тело рабыни? Конечно, если присмотреться хорошо, тщательно и со старанием, это действительно не самый страшный вариант. В конце концов, хозяева кормят, поят, одевают и не слишком спрашивают за не самую сложную работу… Но ведь могла же попасть в тело принцессы, графини… Хотя бы дворянки…
Нелли представила себя в платье на балу. Этакая Наташа Ростова – рюшечки, кружева, туфельки из Парижа. Она посмотрелась в медный поднос, начищенный до зеркального блеска. Носик пуговкой, поблескивают черненькие глаза, протертый в нескольких местах старый халат лишь подчеркивает безысходность. Никаких перспектив!
Девушка вернулась к работе – натиранию хозяйской посуды. Угораздило же ее попасть именно сюда?! Как это объяснить?
Рок?!
Она быстрее заелозила по подносу. На начищенную поверхность упала крупная тень, тут же спину ожег удар половой тряпки. Нелли вскочила, как подброшенная пружиной, поднос сам собой прыгнул в руки, взлетая для ответного удара.
В последнюю секунду девушка сдержалась.
Напротив ее замерла грузная туша старшей жены хозяина дома. Зухра, видимо, опешила от такой реакции безответной рабыни и теперь не могла определиться, как реагировать на вспышку.
Поднос, занесенный для удара, бессильно опустился на пол, и старшая жена перешла в атаку:
– Ты что, совсем обезумела? Никак память не вернется? Ты зачем блюдом махаешь?
Она больно ухватила девушку за щеку. Та сжалась, скривилась, но не вырывалась и терпела.
– Может, думаешь, что до старости лет будешь углы околачивать и за спину Баби прятаться? – Зухра-ханум сменила тон с истерично-злобного на привычный менторский. – Когда же работать начнешь так, как надо? Мне и старушке, что души в тебе не чает, помощницей станешь?
Она покачала головой и глубоко вздохнула.
Глаза молодой невольницы недобро поблескивали, и старшая жена в очередной раз подумала, что с этой рабыней муж явно ошибся. Не получится толку от этакой необъезженной кобылки. Били бы больше в детстве, глядишь, что-то и выросло бы путное. А так…
Зухра-ханум сунула в руки Фирюзе сверток с ветошью и показала на потемневшую ручку на двери:
– Когда блюдо станет таким, чтобы в него я свои брови увидела, возьмешься за двери. Совсем они потемнели, а господин любит, чтобы все сверкало… – она двинулась к лестнице на второй этаж. – Пока не закончишь, чтобы на кухню ни ногой! Увижу – получишь плетей от Фатиха.
Заволюжная проводила толстую тушу своей госпожи долгим ненавидящим взглядом. Старая карга выщипывала брови, оставляя только узенькую малоразличимую полосочку. Да еще и зрение имела неважное. Зато к слугам была беспощадна, делая скидку только для любимой Баби. Сколько еще этот монстр в необъятной юбке будет измываться над ней?
Нелли вернулась к натиранию подноса. Близилось время обеда, кушать хотелось страшно. Но придеться терпеть. Ханум не даст спуска. Уж не в этот раз, когда рабыня чуть не подняла на нее руку.
Могла бы и сразу вызвать старого приживалку при доме, хромого Фатиха. Тот с большим удовольствием отхлестал бы молодую рабыню. Удовольствие он получает от этого… Как и сам хозяин.
Девушка закусила губу от нахлынувших мыслей.
А если это навсегда? Если она проживет всю жизнь здесь, рабыней при доме этого толстого турка и его сварливой жены?!
На глаза навернулись слезы отчаянья…
Тряпка быстрее заходила по полированной поверхности.
Нет уж! Дудки! Пусть кто другой здесь загибается! А она рождена не для такого!
Заволюжная украдкой, будто кто мог подслушать ее мысли, бросила взгляд на низкое оконце, прикрытое крепкими ставнями. Дерево было крепкое, выдержанное. Слуги каждую ночь запирали дом изнутри, выпуская во двор собак. Думают, что таким образом защищаются от воров. Глупцы!
Девушка еще раз оглянулась и подошла ко внутренней ставне. Дерево, конечно, еще долго послужит, зато все крепления поржавели и расшатались. Только подковырни, где надо.
Нелли подцепила краешек железной скобы припрятанным загодя ржавым гвоздем. Железо нехотя полезло из паза. На лице рабыни расплылась улыбка.
Ничего! Это только поначалу все так безысходно. Будет и на нашей улице праздник!
Девушка опустила руку в пояс, нащупывая огрызки лепешки, которыми она подкармливала местных волкодавов. Некоторые уже узнавали ее, радостно бежали на голос и норовили лизнуть в руку.
Заволюжная улыбнулась.
Ничего! Тут до Европы рукой подать. Спрятаться в трюме какого корабля, вылезти во Франции или Италии и прощай, гребаная Османская империя и доля рабыни при кухне! Она верила, что дальше, в «цивилизованных странах», все пойдет не иначе, как в фильмах о приключениях Анжелики, маркизы ангелов.[36]
Девушка вернулась к натиранию подноса. Теперь на ее лице блуждала легкая, почти незаметная улыбка.
5
Через неделю, в пазар, в третий день месяца Раби-уль-ахир[37] 1214 года, в дверь дома палача Али Азика постучали. Кривой Йигит Туран, начальник портовой стражи, самолично пожаловал в гости к своему давнему другу.
Палач спешил. На днях нукеры Хасана доставили к нему двух полуживых горцев, и толстый дознаватель желал самолично выбить из умирающих все, что еще можно…
Но не уважить гостя не мог.
Пока оба приятеля обменялись приветствиями, выпили по чашечке кофе, расспрашивали друг друга о здоровье да делились новостями, солнце понемногу начало выходить в зенит.
Чем дольше беседовали турки, тем чаще по лицу хозяина дома пробегало непривычное облачко недовольства. Али торопился, но ни сказать, ни даже намекнуть об этом дорогому гостю не мог.
Наконец, Туран-эфенди сам перешел к тому, из-за чего поднялся в такую рань.
– Все ли твои домашние на месте, о друг мой? Рабы, рабыни, слуги, дети?
Али наполнил пиалу гостя и позвал топчущегося во дворе хромого Фатиха.
Тот заверил гостя, что все мужчины дома на месте.
– А женщины? – Туран медленно отхлебывал чай, промакивая лоснящиеся губы и пышные усы маленькой кружевной салфеткой, входившей в моду с подачи оставшихся в Боке венецианских купцов.
– Ханум! Уважаемая ханум, свет очей моих, услада моих дней?! – заревел Али.
