Агломерат - Никита Костылев

Александр приподнялся на своем узком ложе и сел, зажав голову огромными руками. Как же больно! Он встал и, шатаясь, вышел в тамбур. Голова разламывалась, боль в висках накатывала волна за волной, и каждая новая била сильнее предыдущей. Урядник дернул ручку двери, ведущей в тепловоз, и вдруг замер. Сквозь волны боли перед ним предстали лица прикрывающих их танкистов. Он не знал их и, наверное, никогда не видел, но они явились его внутреннему зрению, спокойные, сосредоточенные на том, чтобы успеть сделать, может быть, главное дело своей жизни — спасти раненых. И — успели!

В боку снова сильно закололо. Добрынин присел возле двери и закрыл глаза. Скоро пройдет, скоро будет легче. Какое-то время невыносимая боль еще протыкала невидимыми иглами внутренности урядника, затем он поднялся и решительно отворил дверь тепловоза. Когда зашел в кабину машиниста, казак, ведущий тепловоз, коротко сказал:

— Прошли Красненку, приближаемся к Вишере. Через несколько минут будем на месте. Какие указания?

— Выйдите на нашу радиочастоту и доложите о прибытии. — Добрынин сел на откидное сиденье. — Они должны были оставить пикет… не забудьте…

Урядник снова стал проваливаться в забытье, он словно не мог собраться с духом, нечеловеческая усталость давила на него. Из этого тумана его вывел голос машиниста:

— Товарищ урядник! Посмотрите!

Александр с трудом поднялся и поднес бинокль к глазам. От станции Малая Вишера не осталось практически ничего, похоже, схватка тут была ожесточенной.

— Что со связью?

— Связи нет. Эфир молчит, — ответил второй машинист, возившийся с рацией.

Во все время операции в радиоэфире соблюдался режим строжайшего молчания, на связь разрешалось выходить только в крайних случаях. Похоже, что командование экспедиции не посчитало ситуацию с Малой Вишерой чрезвычайной или….

Урядник опустил бинокль и резко бросил:

— Продолжайте движение! Идти на максимальной скорости! Черт знает, что здесь творилось.

— Есть! — откликнулся машинист.

Неожиданно из развалин станции взлетела аварийная ракета. Машинист обернулся к командиру. Добрынин с непроницаемым лицом сказал:

— Отставить движение! Приказываю остановиться. Будем искать выживших.

— А если это автономы?

— Если там автономы, то шансов у нас все равно нет, нам нечем обороняться, да и некому, по сути. — Урядник устало потер ладонями лицо. — А если свои, то мы сможем спасти хоть кого-нибудь. Тогда и узнаем, что произошло с Вишерой и где бронепоезд. Не зря же они пустили «аварийную».

Когда маленький поезд подошел к развалинам вокзала, урядник в сопровождении двух бойцов вышел из вагона. Он не боялся засады: автономы бы не стали ее устраивать из-за простейшей мишени, которую представлял собой маленький маневровый тепловоз с двумя вагонами, — расстреляли бы из гранатометов, и все. Хотя кто знает…

Из развалин вокзала раздался громкий крик:

— Казаки, вы?

— Свои! Вторая сотня! — крикнул урядник. — Выходите! Мы с Мстинского! Вороны в бою!

Как бы в ответ на клич московских бойцов из развалин вышел молодой казак. Когда он приблизился, урядник рассмотрел лычки вахмистра на камуфляже и козырнул первым:

— Урядник Добрынин.

— Вахмистр Ермолаев, — ответил, козыряя, казак и широко улыбнулся. — Как я рад видеть вас, мужики.

Глава 10

Прежде чем направить скутер вслед ушедшему бронепоезду, я все-таки решил заехать на станцию. Честно, не знаю, что меня на это подвигло. Я отнюдь не горел желанием возвращаться на «место преступления», но необъяснимая сила потянула меня туда. Я развернул свой новый транспорт и вернулся на это кладбище. Прошелся по развалинам — что хотел найти, и сам не знаю. Но именно тогда я и увидел приближающийся поезд. Командир остатков разбитого нового мстинского блокпоста оказался всего лишь в звании урядника. Единственный выживший из командного состава, он гнал свой маленький эшелон с ранеными за бронепоездом: другого выбора у них не было.

Я описал уряднику ситуацию в Малой Вишере, и поезд двинулся дальше. У нас была одна надежда — бронепоезд еще в бою. Далекий гром канонады был тому подтверждением.

Мы зашли с урядником в купе проводника. Добрынин опустился на лавку и, преодолевая слабость, тихо сказал:

— Вахмистр, ты старше по званию, принимай командование. Как видишь, офицеров не осталось, я ранен, связи нет, положение на станциях неизвестно. Осталась одна надежда — бронепоезд. У нас двадцать раненых, им нужна срочная помощь.

— Постой. — Я наклонился к уряднику: — Ты же понимаешь, что сейчас наш поезд подойдет к полю боя. Даже если мы успеем предупредить своих, то одно-два попадания — и от нас мокрого места не останется.

Мои слова услышал заглянувший в купе санитар.

— У нас несколько «трехсотых» в крайне тяжелом состоянии, — вмешался он. — Им нужна операция. Оба наших врача погибли, если в течение часа раненым не помочь, то из двадцати останется десять. В бронепоезде их можно спасти — там два медвагона, около десятка врачей и тридцать санитаров.

— Хорошо, я принимаю командование, — сказал я, и в тот же миг урядник Добрынин, словно потеряв опору, завалился набок. Мы с санитаром подхватили его и уложили поудобнее. — Что у него?

— Осколочное, — коротко бросил санитар. — Ему тоже операция нужна, но он говорил, что, пока к бронепоезду не дойдем, командование не сложит.

— Понятно. — Я прошел на тепловоз к машинистам, поприветствовал их, представился и скомандовал: — А теперь — полный ход! Выходите на связь с бронепоездом каждые пять минут, пока не ответят, к черту радиомолчание! Где мы находимся?

— Скоро подойдем к станции Гряды, — ответил второй машинист. — Она считается пустой, укрепления и здания отсутствуют, по ходу движения поезда там не останавливаются, после нее Чудово Московское.

— Очень хорошо, на Грядах не останавливаться, скорость на максимум. И что со связью? Когда свяжетесь с командованием бронепоезда?

— Есть связь, — отозвался второй машинист. — Я только что настроился, позывной бронепоезда «Красный»; у нас рация с блокпоста, ее позывной «Четвертый контроль».

— Соединяй! — приказал я.

Через несколько секунд сквозь шипение и треск послышалось:

— «Красный» слушает, прием. С кем я разговариваю?

— «Четвертый контроль». — Я решил сразу ввести командира бронепоезда в курс дела. — Четвертый контроль уничтожен. У нас трофейный тепловоз и два вагона, идем за вами. Как понял меня, прием?

— Понял. Где вы находитесь? — Голос был ровным и показался мне даже равнодушным.

Я бросил взгляд на карту; машинист, который слышал наш разговор, указал на точку.

— Проходим седьмой контроль. У нас тут двадцать «трехсотых». Врачей нет, срочно нужна помощь. Как понял, прием?

— Понял тебя. Когда подойдете к восьмому контролю? Прием.

Я взглянул на машиниста. Тот показал на часы.

— Через тридцать минут будем у восьмого контроля. Мы сможем подойти к «Красному»? Как понял меня, прием? Как сможем подойти к вам?

— Колея заблокирована, ведем бой. Когда починим, двинемся дальше. Что ты предлагаешь? Прием.

— Нам нужно подойти к вам, у нас несколько «трехсотых» в крайне тяжелом, нужна помощь врачей. Мы идем как мишень, нам бы прикрытие, одну-две дрезины послать навстречу. Как понял меня, прием?

— Дрезины сожжены. — Голос в рации оставался неизменным. — Мне некого к тебе послать. Добирайтесь своим ходом. Когда подойдете на полкилометра, мы обеспечим прикрытие. Если сможете добраться, попробуйте пристыковаться. Как тебе такой вариант? Прием.

— Спасибо. Будем добираться сами. Вы, главное, нас прикройте при стыковке. Как понял меня, прием?

— Понял тебя хорошо, — холодно проскрипела рация. — Сделаем, что сможем, мы сами в тяжелом положении. Добирайтесь, будем ждать. До связи.

— До связи. — Машинисты выжидающе смотрели на меня. — Все слышали? Работайте!

— А если они сами заблокированы, — задал самый неприятный вопрос второй машинист, — как же мы… как они нас вытащат?

— Прикрытие они нам обеспечат. — Я сел на откидное сиденье за спиной машиниста и взял карту. — Не отвлекайтесь.

Станцию Гряды мы прошли быстро, никаких следов боя я не увидел. Никого, ни одного человека, просто заброшенный пост. Глядя на безжизненную даль, я невольно содрогнулся от своих старых воспоминаний. Я понял, что мне напоминает эта картина. Когда-то давно в моей жизни произошел странный случай. Моя память старалась гнать его из сознания, постоянно вытесняла, словно инородное тело, но забывался он медленно и плохо. И вот теперь, когда, мне казалось, я уже стер его из памяти, он снова всплыл.

Я тогда ехал по этой же дороге, только в Москву. В Питере у меня было много школьных друзей, к которым я иногда срывался на выходные. Такие поездки устраивались нечасто, но, если уж встречались, значит, шампанское рекой и отрыв на полную катушку. Именно в одной из таких поездок — мы тогда с Женькой, моим школьным товарищем, возвращались домой — и произошла эта история. Вернее, беседа. Билеты мы брали поздно, и поэтому обратные оказались очень неудобными. Утренний поезд выходит в шесть утра, а прибывает в Москву в два дня. Отдохнули мы славно, разумеется, не обошлось без тусовочных косяков, неожиданных проблем, терок с местными представителями рабочей интеллигенции и прочих прелестей. Мило это все. Теперь, конечно, стыдно за свои студенческие косяки, но тогда я мудро считал, что мне по возрасту положено делать глупости. О некоторых глупостях до сих пор неприятно вспоминать, но что правда, то правда.