Конвоиры зари - Дон Уинслоу

— Э малама поно! — крикнул он Буну через плечо.

Береги себя.

Глава 24

Джонни Банзай вернулся в номер 342 в мотеле «Гребешок».

Обычный стандартный номер в Пасифик-Бич, вдали от воды. Дешевый и безликий. Две односпальные кровати, телевизор, прикрученный к стене, пульт, присобаченный к тумбочке позади электронных радиочасов. Пара выцветших на солнце фотографий в дешевых рамках с изображением пляжа. Стеклянная дверь, выходящая на крошечный балкон. Сейчас она, естественно, была открыта, и легкий ветерок трепал тонкую ткань шторы.

Джонни пришлось попотеть, чтобы успокоить Харрингтона. Свести вместе Буна Дэниелса и Харрингтона — это примерно то же самое, что махать красной тряпкой перед мордой быка. Лейтенант кипятился и требовал выяснить, какого хрена тут делает Бун. Да Джонни, честно говоря, и сам сгорал от любопытства.

Несмотря на то что Бун был детективом, врать он совершенно не умел. Кроме того, семейными делами он практически не занимался. И ни один детектив в здравом уме не привез бы жену полюбоваться, чем занимается ее муженек. Не говоря уж о том, что девица была слишком хороша собой, чтобы муж, будь он у нее, посмел ей изменять. Да и обручального кольца у нее на пальце Джонни не заметил.

Значит, история Буна — наиполнейшее дерьмо, поэтому Джонни собирался как можно раньше найти приятеля и вытрясти из него правду. Зачем он явился в мотель, где девушка столь неудачно изобразила из себя Летающую Белку Роки.[29]

Джонни Банзай и Бун Дэниелс — кореши.

Они дружили начиная с пятого класса, то есть целую вечность. В детстве они баловались на пару: одновременно бросали ручки на пол, нагибались под парты, изучали ноги учительницы мисс Оливейры и дружно хихикали.

Это было еще до того, как Джонни занялся эротическим бизнесом.

Бизнес состоял в том, что Джонни покупал старые выпуски «Плейбоя» у старшего двоюродного брата, вырезал оттуда все картинки и вставлял их вместо страниц в ежедневник, который для этих целей аккуратно разобрал. После всех этих манипуляций он продавал фотографии в мужском туалете, беря за каждую картинку от пятидесяти центов до доллара.

Однажды, когда он, как всегда, вел бойкую торговлю в туалете, туда вдруг ворвалась группа девятиклассников, которые решили отобрать у молокососа выгодное дело. За ними вбежал Бун с явным намерением «спасти всех на свете» — простой сёрфер, он всерьез собрался вызволять своего маленького желтого друга из беды. Вот только Джонни не очень-то нуждался в его помощи.

Бун, конечно, слышал до этого слово «дзюдо», но вот видеть дзюдо ему доселе не приходилось. С благоговейным ужасом он смотрел, как Джонни буквально вытер пол одним из забияк, пока второй сидел у стены, отчаянно пытаясь вспомнить, как же его зовут, а третий застыл, точно изваяние, видимо переосмысливая всю затею с нападением.

Бун ударил его в живот — просто чтобы ускорить мыслительный процесс.

Вот так все и произошло — они и раньше ладили с Джонни, но только теперь стали друзьями. Потом Джонни собрал все свои порнозаработки, пришел в «Сёрфинг на Пасифик-Бич» и купил доску, что окончательно скрепило их дружбу. С тех пор они сделались неразлучны, и, какое бы дерьмо ни случалось с Буном, Джонни, будучи копом, всегда его защищал. Он убил бы за Буна и не сомневался, что друг сделал бы для него то же самое.

Но было одно «но»…

Они работали в разных сферах, но занимались практически одним и тем же. Иногда их дороги пересекались. Обычно в таких случаях они были на одной стороне и сотрудничали друг с другом, делились информацией и мыслями. Иногда даже слежку проводили вместе. Но случалось и так, что они оказывались по разные стороны баррикады.

Такого рода коллизии легко могут разрушить дружбу. Но поскольку они все-таки были близкими друзьями, то справились с этой проблемой, разработав так называемое «правило прыжка».

Заключалось оно в следующем.

Как только Джонни и Бун понимали, что находятся «на одной волне» (так бывает, когда кто-нибудь впрыгивает в твою волну), вступало в силу правило, и каждый делал то, что должен, не обижаясь на другого. Джонни и Бун вели себя точь-в-точь как персонажи старого мультика овца и койот, которые весь день ожесточенно дерутся, а к вечеру устраиваются на пляже, жарят на гриле рыбку и наслаждаются закатом.

Если один из них задавал второму вопрос, на который тот не мог ответить, или просил сделать что-нибудь, чего тот сделать никак не мог, второй говорил: «Правило прыжка», — и этого было достаточно.

После этого начиналась игра.

Потому Джонни и собирался задать Буну несколько щекотливых вопросов. И если у Буна не найдется на них удовлетворительных ответов, Джонни придется арестовать его за противодействие следствию. Конечно, делать этого ему не хотелось, но работа есть работа, и он ее выполнит. И Бун его поймет. А потом Джонни отправится в тюрьму и внесет за друга залог.

Потому что Джонни знает, что такое верная дружба.

Еще бы ему не знать. Японец, выросший в Калифорнии, всегда будет ценить верность.

Задолго до рождения Джонни правительство США обвинило его бабку и деда в измене Родине и сослало их на время войны в лагерь посреди Аризонской пустыни.

Конечно, помнить этого он не мог, зато он не раз слышал рассказы бабушки и дедушки. Джонни знал историю своей семьи. Даже полицейский участок, в котором он работал, находился всего в паре домов от квартала, который когда-то назывался Маленькой Японией — в южной части округа Гэслэмп, вниз от пересечения Пятой и Айленд.

Японские иммигранты приезжали в Сан-Диего еще в начале века и устраивались сезонными рабочими на фермы или нанимались ловить тунца в Пойнт-Ломе. Они работали как проклятые только ради того, чтобы их дети могли купить себе землю в Мишн-Вэлли или на севере возле Оушнсайда и осесть, стать фермерами и ни от кого не зависеть. Да что уж тут говорить, если дедушка Джонни по материнской линии до сих пор выращивал клубнику на своем участке к востоку от Оушнсайда, упрямо не обращая внимания на своих заклятых врагов — возраст и подступающий все ближе город.

Дедушка по отцовской линии перебрался в Маленькую Японию и открыл там сауну-парикмахерскую, куда почтенные японцы приходят подстричься и расслабиться в горячих бурлящих потоках воды в фуро.[30]

Джонни частенько гулял с отцом по старому району, разглядывая немногие уцелевшие здания. Отец показывал ему, где раньше был продуктовый Хагуши, где семья Тобиши держала ресторанчик, а где благоухал цветочный магазин старенькой миссис Канагава.

Район тогда процветал. В нем мирно соседствовали японцы, филиппинцы, китайцы, перебравшиеся сюда после того, как город уничтожил местный чайнатаун, белые и черные. Хороший был район — и для жизни, и для воспитания детей.

А потом случился Пёрл-Харбор.

Отец Джонни узнал о нападении по радио. Ему тогда было всего семь лет, и он сразу же побежал в парикмахерскую рассказывать новость своему отцу. К следующему утру ФБР арестовало президента Японской ассоциации, весь преподавательский состав японской школы, буддистских священников, инструкторов по дзюдо и кендо и бросило их всех в камеры с матерыми бандитами.

Через неделю за решеткой оказались уже рыбаки и фермеры с овощных и клубничных угодий. Отец Джонни до сих пор помнил, как стоял у дороги и смотрел на закованных в наручники арестантов, которых перегоняли из одной тюрьмы в другую. Отец запретил ему смотреть им в лицо: эти почетные и уважаемые члены сообщества не хотели, чтобы другие видели их позор и унижение.

А еще через два месяца весь их район выселили и отправили на поездах в Санта-Аниту, где они и жили почти год за колючей проволокой, прежде чем их переправили в лагерь для интернированных в аризонском городке Постоне. Конечно, после войны они вернулись в Сан-Диего, но только чтобы обнаружить, что их домами, фермами и компаниями завладели белые. Кто-то плюнул на все и уехал, кто-то смирился с реальностью и начал жить заново, а кто-то — как, например, дед Джонни со стороны матери — затеял долгий и мучительный судебный процесс, чтобы отвоевать свою собственность.

Но Маленькой Японии как единого целого больше не стало, и когда-то дружные жители района разъехались по всему округу. Отец Джонни отправился в колледж, получил образование врача, открыл практику в Пасифик-Бич и вполне преуспел.

Он всегда думал, что Джонни пойдет по его стопам и унаследует дело, но у Джонни были другие планы. Даже в детстве он заметно отличался от своих сверстников — хотя полностью соответствовал стереотипному образу прилежного азиатского ученика. На самом-то деле учебе он всегда предпочитал активные действия. Он весь день терпел школу только ради того, чтобы вечером прибежать на бейсбольное поле. Вскоре он на весь город прославился как прекрасный второй бейсмен. Свободное от игры время он проводил в воде, одолевая крутые волны на сёрфе. Или ходил в додзё, где пожилой японец обучал его искусству дзюдо, — единственная связь Джонни с наследием предков.