Никогда не забудем - Сборник Сборник

— Вот тут ее корова.

Солдаты бросились в хлев, а я только собирался дать драпака, как голос офицера остановил меня. В хлеву никого не было. Немцы выскочили оттуда злые и, подталкивая меня вперед, выбежали на улицу. На том месте, где недавно стояли мы с мамой, я увидел только дежу, над которой поднимался пар. Это успокоило меня. Значит, мама успела убежать.

Иду и думаю, как бы убежать и мне. Солдаты едва не наступают на пятки. Вдруг офицер толкнул меня во двор Ганны Камейко. Заходим в дом. Нас встречает сама хозяйка.

— Гуло здесь нет? — спрашивает у нее офицер.

Я гляжу на нее и изо всех сил моргаю, чтобы она молчала. Она, видно, не поняла меня и говорит:

— Нету, паночек… А вот ее сын. Он же должен знать, где она.

Когда я услыхал эти слова, у меня потемнело в глазах, невольно накатились слезы. Офицер, оскалив зубы, резко повернулся, ударил меня прикладом автомата в лицо и вытолкнул на улицу.

Пока шли к нам домой, меня все время пыряли автоматами в спину. Кроме трехлетней сестрички, дома никого не оказалось. Перевернув все вверх дном и ничего не найдя, немцы повели меня в хату к Николаю Людчику. Там сидело четверо женщин. Офицер подвел меня к первой и спросил:

— Матка?

Не успел я проговорить «нет», как он мне — раз! — кулаком в зубы.

— А это?

— Нет.

И снова — раз… И так четырежды.

Изо рта у меня потекла кровь. Я стал вытирать ее рукавом. Офицер велел выходить. Во дворе он еще раз двинул меня кулаком, да так, что я не удержался и полетел в снег. Другой немец поднял меня и толкнул вперед. Привели в комендатуру.

— Кляйн партизан, кляйн партизан, — услышал я злые голоса.

Меня отвели в караульное помещение, а потом — в холодную. В холодной сидел Николай Ахремчик. Его сразу же выпустили, и я остался один. Припомнились события сегодняшнего дня. Сердце у меня сжималось от боли. Мысли в голове путались. Наконец, после долгого раздумья, пришел к выводу: если погибать, так уж лучше мне, чем маме. У нее вон еще трое, и все меньше меня. Если ее убьют — конец малышам. А так она их спасет. А может, и меня не убьют…

В камере холодно — зуб на зуб не попадает. Я набрался смелости и постучал в дверь. Немец звякнул ключом, отворил и вывел на двор. Было совсем темно. На небе светились звезды. Потом снова в темной камере. Выпустят или нет? Спустя несколько минут меня позвали на допрос. Начиналось самое трудное. Как только я вошел, офицер, который вел допрос, заорал на меня:

— А, кляйн бандит! Почему не сказал, что был с маткой?

— Я был с Сашей Горбацевич.

Удар по голове.

— А где старший брат?

— Поехал в Минск на работу. Где сейчас — не знаю.

— А кто убил помощника коменданта и двоих солдат прошлым летом? — последовал новый вопрос, как будто я все это должен был знать.

Меня снова бросили в камеру. Всю ночь провалялся я, как мешок, на полу. А назавтра снова допрос. Вошел в комнату и ни на кого не гляжу — глаза не поднимаются. Меня подтолкнули к самому столу. Комендант расспрашивает про семью. Говорю, что приходит в голову, как не в своем уме. Наконец комендант увидел, что никакого толку не добьется, и приказал вывести меня. За дверью меня обступили полицаи и стали высказывать свои соображения.

Через дверь я слышал, что у коменданта идет разговор обо мне. А потом объявили, что я могу идти домой. Видно, что-то затеяли.

Забыв про боль во всем теле, я выскочил во двор и чем дальше отходил от комендатуры, тем шагал быстрее и быстрее. И наконец так припустил по дороге, что ног под собой не чуял.

Через три часа я был в деревне Чеславое, где меня встретили мама, брат и партизаны. Она завели меня в дом, покормили, обогрели и попросили рассказать о том, что было со мной. Когда я кончил, подошел брат и сказал:

— Ну, Шурик, ты свое сделал, теперь очередь за мной. Пойдем в лагерь. С сегодняшнего дня ты партизан.

Алесь Гуло (1931 г.)

г. Дзержинск, Минская область.

Про нашу семью

Немецкие фашисты напали на советскую страну. Добрались они и до нашей деревни. Стали ходить по хатам и расспрашивать, бывают ли у нас партизаны. Все говорили «нет», и они уехали.

Потом как-то раз партизаны взорвали мост на шоссе. Немцы наскочили снова и стали бегать, искать партизан.

Мы все убежали в лес. Нас было десять человек: папа, мама, шестеро сестричек, брат Миша и я. Сестричек звали Маня, Надя, Галя, Соня, Зина и Нина. Мы прожили в лесу чуть не месяц. Тем временем фашисты сожгли в нашей деревне несколько домов и сараев, натешились и уехали.

Из нашей деревни все жители убежали. А одна девушка со своим братишкой ехала из Минска и не знала, что в деревне немцы. Немцы схватили ее и стали мучить. Как она ни просила, не сжалились. Потом, придя домой, она рассказала обо всем своему отцу. Отец пошел к партизанам, и они приехали в нашу деревню. Они хотели отомстить за девушку. Но немцев уже не было.

В нашей деревне стало тихо, и мы вернулись из лесу в свой дом. Однажды вечером к нам приехали партизаны. Мама принялась готовить им ужин, а партизаны о чем-то разговаривали с отцом. Когда ужин был готов, они сели за стол. Вдруг мама слышит — во дворе какой-то треск. Выходит — а там немцы. Они окружили наш дом и забрали маму, папу и двоих партизан. А сестру Маню ранили и не взяли ее.

На другой день немцы снова приехали к нам, хотели забрать раненую. А ночью, после немцев, приезжали партизаны и взяли мою сестру в отряд. И брат Миша тоже пошел в партизаны. Мы остались одни.

Во время блокады моего брата Мишу убили. А в отряде он хорошо сражался: как ни пойдет в разведку, обязательно хоть одного немца да убьет. И его самого убили. Как нам его жалко. Остались без мамы, без отца; один братишка был — и того убили.

Сестра Маня пришла из партизан и стала жить с нами. Как-то раз она поехала в Минск, и там ее арестовали фашисты и посадили в тюрьму. Она сидела в тюрьме три недели. Вместе с нею там были мужчины. Однажды они выломали окно и вылезли, и моя сестра вылезла, и все, кто мог. Там были и старые люди, которые просидели по четыре месяца, так они уже были без сил, там и остались на погибель. А сестра воротилась к нам.

Когда пришла Красная Армия, вот уж была радость. Кончились наши мучения. У маленькой Ниночки красноармейцы спросили, где ее отец. Она сказала: — Моего папку забрали немцы. Ей было пять лет.

Таня Золоторенок (1935 г.)

г. Брест, ремесленное училище № 26.

В неволе

К нам стали заходить незнакомые люди. Они подолгу о чем-то шептались с матерью. Потом и она стала исчезать из дому. Меня разобрало любопытство. Я не выдержала и спросила: