Никогда не забудем - Сборник Сборник

Недалеко от озера лес кончился и снова пошли кусты. Вдруг из кустов донесся тихий шорох. Я остановилась, прислушалась. До слуха долетели чьи-то шаги. «Наверно, партизаны идут на задание», — подумала я, но решила подождать, что будет дальше. Спустя несколько минут в кустах затрещали сухие сучья. При свете луны я увидела верхового. Он ехал прямо на меня. Вдруг залаяла собака. Она, должно быть, почуяла чужого. Тут я догадалась, что верховой был немец.

Что мне делать? Куда прятаться?

На память пришли слова одного опытного партизана, который рассказывал, как и где нужно прятаться от собаки-ищейки.

— Если за тобой идет собака, — говорил он, — то спрятать следы можно только в воде.

Свернув в сторону, я быстро побежала к озеру. Собака залаяла громче и бросилась за мной. Я добежала до озера и прыгнула в воду. На берегу рос большой не то лозовый, не то ольховый куст. Я пошла к нему. Вода доходила мне до пояса. Дно оказалось вязким, двигаться было очень трудно. Чтобы не наделать шуму, я легла на воду и тихонько поплыла. Добравшись до куста, уцепилась руками за ветки и притаилась.

К берегу подбежала большая собака и остановилась на том месте, откуда я прыгнула в воду. Она понюхала землю, поглядела на воду и залаяла. Я задрожала от холода и страха. Подъехал верховой. Это был немец — теперь я видела это ясно. Он стал осматривать берег. Вся замирая от страха, я старалась не дышать. Немец постоял несколько минут и поехал назад. Собака неохотно побежала за ним.

Когда топот затих, я вылезла из воды, спряталась в куст и стала прислушиваться. В той стороне, где скрылся верховой, не слышно было ни звука. Постояла еще немного и пошла. Но не успела я сделать нескольких шагов, как снова раздался собачий лай. Я поняла, что немец хитрил: он отъехал и ждал, когда я вылезу на берег. Я снова забралась в воду.

Берег в этом месте был обрывистый, и это было мне наруку. Немец, если бы и хотел, не мог съехать на коне в воду. Снова подбежала собака и начала лаять. За нею подъехал верховой и стал прислушиваться. Я прилипла к берегу и старалась не шевелиться.

Мне стало холодно, и я задрожала всем телом. Вдруг по ноге у меня что-то поползло, защекотало и начало впиваться в тело. Потом я почувствовала боль. Я осторожно нагнулась и стала ощупывать ногу рукой. Под пальцы попалось что-то мягкое и скользкое. Пиявки! Несколько пиявок я оторвала от ноги, а остальных, что присосались ниже, не могла достать: боялась, что потеряю равновесие и наделаю шуму.

Немец постоял и, не услыхав ничего подозрительного, уехал. Я подождала с полчаса, вылезла на берег, села на землю и прислушалась. Ожидала, что будет делать немец. Но вокруг было тихо-тихо. Я сбросила с ног остальных пиявок и осторожно пошла к переправе.

На переправе всегда дежурил перевозчик. Он перевез меня в лодке на островок. Я пришла в отряд вся мокрая. В землянке наскоро переоделась и направилась к командиру отряда дяде Алеше. Увидев меня, он спросил, выполнила ли я задание.

— Выполнила, — ответила я.

— Почему у тебя волосы мокрые?

Я рассказала, что произошло со мною в дороге.

— Молодчина! Ты хоть и мала, а догадлива, — похвалил меня командир. — А то, что ты сообщила, для нас очень важно.

— А что мне теперь делать? — спросила я.

— Завтра будет видно, — ответил он. — А сейчас иди в землянку и отдыхай.

Зоя Василевская

В те дня

Вечером я пригнал с поля корову, пустил ее во двор и, закрыв ворота, пошел в хату. На крыльце меня встретила мать. В одной руке она держала подойник, в другой — корзину с капустными листьями.

— Вася, — сказала она мне, — наруби дров, а то завтра нечем будет печь протопить.

Отыскав топор, я направился к повети, где у нас были сложены дрова. Мама подоила корову, отнесла в хату молоко и пришла мне помогать. Мы положили на козлы толстый кругляк и стали пилить. Мама была чем-то озабочена. Я спросил, в чем дело, но она ничего не ответила. Мы молча таскали пилу взад-вперед.

По улице расхаживали немцы, бранились, стреляли. Где-то на другом конце деревни голосила женщина. С грохотом и неприятным скрипом подъехала подвода и остановилась напротив нашего двора. Скрипнули и распахнулись ворота. Мы с мамой бросили работу и подняли головы. Во двор вошло четверо немцев. Двое остановились посреди двора, а двое других пошли в хату. Те, что остались во дворе, показывали руками на корову и негромко о чем-то совещались. Были оба в пятнистых плащ-палатках, из-под которых виднелись длинные серо-зеленые шинели. Беседуя, немцы все время поглядывали на крыльцо — поджидали тех двоих. Спустя несколько минут они вышли из хаты. За плечами у них висели карабины. Тот, что был пониже, держал в руках вожжи. Он передал их толстяку с автоматом. Все вчетвером направились к корове.

Корова стояла возле хлева, доедала капустные листья и в страхе косилась на немцев. Когда они стали подходить ближе, она заметалась на привязи. Два солдата подскочили к ней и схватили за рога. Толстяк с автоматом размотал вожжи, сделал петлю и набросил на рога. Мать подбежала к немцам.

— Паночки, что вы делаете? У меня малые дети, — стала упрашивать она.

Но ее никто не слушал. Высокий толкнул ее в грудь, и она еле устояла на ногах. Пошатываясь, она подошла к колоде, в которой торчал топор, оперлась на него рукой и тяжело вздохнула. Потом глянула на корову и заплакала. Затянув петлю на рогах у нашей Буренки, немец намотал вожжи на руку и рванул. Корова ни с места. Тогда он повернулся к ней, уперся ногами в землю и стал тянуть изо всей силы. Остальные принялись лупить ее ногами в живот. Но и это не помогло: корова переставила задние ноги, но с места не двинулась.

Вдруг мама выхватила из колоды топор и с размаху ударила толстяка обухом по затылку. Тот осел, как подкошенный, и выпустил из рук вожжи. Корова рванулась назад. Мама перешагнула лежащего и с поднятым топором бросилась к долговязому. В этот миг грузный немец с кнутом выхватил у другого карабин и ударил маму прикладом по голове. Мама ойкнула и опустилась на землю. Немец наклонился к ней, поглядел и сказал:

— Капут!

Все это произошло в одно мгновение. Я стоял, как оглушенный, и не знал, что мне делать.

Немцы застрелили корову, взвалили на подводу, рядом с ней положили толстяка и поехали. Только тут я пришел в себя, бросился к маме, стал тормошить ее за плечи. Она была мертвая. Я закричал не своим голосом…

Назавтра маму похоронили. Я, сестра и братик перешли жить к деду. Дед часто ходил з лес. Что он там делал, мне было невдомек. Однажды он вернулся задумчивый. В клети лежало несколько старых бочек. Он долго передвигал их с места на место, пробовал дно молотком, что-то бормотал себе в бороду.