Хромая дама: Нерассказанная история женщины – тайного агента периода Второй мировой войны - Пернелл Соня

То обстоятельство, что британцам просто не доверяли продолжать войну, также представляло значительную проблему. Петэн откровенно обвинял их в поражении Франции. Дюнкерк, возможно, и был преподнесен Уинстоном Черчиллем как определенного рода чудо, но для французов (поддерживаемых лавиной вишистской пропаганды), он олицетворял подлый акт дезертирства. Британский престиж снова был разрушен такими военным поражениями, как унизительная потеря линкора HMS Hood[78] и сокрушительная Критская воздушно-десантная операция[79], которая привела к вынужденной эвакуации нескольких тысяч солдат. Ожидалось, что Лондон последует за Францией, быстро отступит и проведет переговоры о мире. И несмотря на то, что этого пока не происходило, за исключением СССР, где перспективы победы все еще были туманными, Германия выигрывала битву за битвой. Нацистов считали победителями. Было бы безумием бросить им вызов. Какой смысл рисковать умереть мучительной смертью ради заведомо проигрышной цели? Как Вирджиния, агент секретной службы под руководством утративших доверие британцев, может найти и убедить тех, кто захочет подчиняться ее приказам и помочь в борьбе?

Британцев считали не только слабыми, но и, чему способствовало многовековое взаимное недоверие, настроенными против французов. Режим Виши контролировал прессу и радио на юге, как это делали немцы на севере, и поэтому одной из первых жертв сотрудничества Петэна пала правда. Результатом этого стало повсеместное распространение ненависти, голода и болезней. Большинство французов заставили поверить, например, что британская блокада была главной причиной нехватки продовольствия, вина и топлива. Вирджиния знала, что это ложь. Систематическое разграбление нацистами лишило Францию большей части собственного угля и значительной доли сельскохозяйственных продуктов, таких как мясо, овощи, фрукты и рыба. И режим Виши был замешан в отправке столь ценных товаров в Германию. Неудивительно, что вскоре Вирджиния запросила у Лондона инструкции, как испортить еду, направляющуюся в Берлин. Ей посоветовали вкладывать в туши животных «небольшие кусочки разложившегося мяса», протыкать консервированные банки, заливать соленую воду в сахар или замачивать овощи и злаки[80].

В одной из своих статей Вирджиния писала, как знаменитые французские crimes passionelles (преступления страсти) уступили место мелкому воровству, – доведенные до отчаяния люди выхватывали продукты из корзин или разбирали заборы на дрова. Даже тощие голуби на городских площадях и кролики, разводимые на городских балконах, ценились за мясо. Люди были в среднем на один стоун[81] легче, чем до войны, многие из-за недоедания лишались зубов и ногтей[82]. Дети так голодали, что их рост останавливался, и многие умирали от обычных болезней. Плохое питание приводило к эпидемиям скарлатины, дифтерии, туберкулеза, брюшного тифа, фурункулам и импетиго. Сама Вирджиния, хотя и ела, когда могла, в своем любимом лионском бистро, едва могла бы позволить себе похудеть еще больше.

В одном из сообщений в «Нью-Йорк пост», которое, как и многие другие, было не опубликовано, а отправлено прямо в УСО, Вирджиния сообщила, что тридцать человек были госпитализированы в Лионе с алиментарной дистрофией, – отеком всего тела, вызванным голоданием[83]. С приближением зимы (самой суровой со времен Ватерлоо в 1815 г.) здоровье населения еще больше ухудшилось из-за сильных холодов. Одежду (в особенности бюстгальтеры) было тяжело достать из-за нехватки рабочей силы и отсутствием множества компонентов для производства. Запасы кожи были реквизированы немецкими военными, что привело к острому дефициту нормальной обуви. У той немногой, что иногда все еще встречалась в магазинах, была деревянная подошва, которая громко цокала, когда человек шел по улице. Этот нестройный звук стал привычным музыкальным фоном времен нацистского режима.

Едва ли эту обстановку можно было назвать благодатной почвой для развития контролируемой Лондоном сети. Вирджинии повезло, что Уиттингхилл в американском консульстве познакомил ее с пилотом Королевских ВВС, приходившим к нему почти каждый день. Сильно обгоревший в результате пожара на своем бомбардировщике над Бельгией в первый день немецкого блицкрига в мае 1940 года, Уильям Симпсон провел несколько месяцев в госпитале, с ног до головы покрытый смазанными маслом бинтами, и теперь ожидал репатриации, пока подобные гуманитарные мероприятия все еще разрешались Францией. Некогда красивое, теперь его лицо было покрыто ужасными шрамами, а часть носа и левого века отсутствовали. Ему ампутировали пальцы, так что он не мог расстегнуть брюки без посторонней помощи: ему всегда требовался кто-то, чтобы помочь сходить в туалет. Его левая ступня и колено были сильно обожжены, и он мучительно хромал, опираясь на палку и каждый раз перед выходом собираясь с духом, чтобы справиться с неизбежными любопытными, испуганными или сочувствующими взглядами. Они с Вирджинией сразу же нашли общий язык, и Симпсон изо всех сил старался вознаградить ее за понимание и возможность снова почувствовать себя полезным.

Симпсон полагал, что, у него есть способ удовлетворить ее острую потребность в надежных агентах. Он предложил познакомить Вирджинию с одним из самых знаменитых жителей Лиона. Его подруга-француженка уже однажды рисковала жизнью, помогая ему найти убежище в Лионе, и при необходимости вносила свою лепту в борьбу с нацистами почти в одиночку (как и многие участники Сопротивления на тот момент). Американке предстояло завоевать ее доверие – если она сможет – и завербовать для помощи в разработке операции Сопротивления, подконтрольной Лондону и УСО. Симпсон считал, что если кто-то и может это сделать, так это Вирджиния. Он видел, что она отличалась от других женщин; она обладала тем, что он считал (в представлениях того времени) мужскими чертами: «храбростью и целеустремленностью», несмотря на ее «преимущественно женственную внешность»[84].

Любимица Симпсона Лионез (которая, по его словам, вернула ему «чувство мужественности») совсем не была похожа на типичного представителя Сопротивления. Тридцатисемилетняя «жгучая брюнетка» с «животным сексуальным магнетизмом», она была совладелицей одного из самых успешных публичных домов Лиона. Она любила кутаться в шелках и мехах и увешиваться драгоценностями, и она излучала «цыганское тепло» на вечерах, которые устраивала в квартире над своим местом заработка в окружении целого зверинца из черных кошек – один из ее котят даже преданно ходил за ней по улицам. Снаружи здание выглядело как обычный многоквартирный дом на неказистой улочке Лиона (теперь его сменили современные офисы Национального казначейства Франции), но внутри пряталась настоящая сокровищница: гобелены, деревянные сундуки, наполненные золотыми монетами, и шкафы, набитые парижской одеждой от кутюр. Состоятельные и влиятельные люди приходили сюда ухаживать за хозяйкой и в обмен на ее благосклонность были счастливы выполнить ее волю.

В расположенном внизу maison close, или «доме терпимости», блестящая Жермен особым образом приветствовала немецких офицеров, французскую полицию, чиновников Виши и промышленников. Она снабжала их шотландским виски с черного рынка и первоклассными стейками по непомерным ценам, оставляя, впрочем, немного для своих друзей. Ее клиенты никогда и не думали сомневаться в ее мотивах, не говоря уже о том, чтобы провести обыск в ее помещениях. Они с удовольствием снабжали Жермен бензином, который было невозможно получить иным образом (не подозревая, что она будет использовать свою машину для перевозки агентов и беглецов), а также углем (почти невозможная роскошь для зимы 1941 года). Жермен «жила в грязном окружении, и ее моральные ценности отклонялись от стандарта, – вспоминал Симпсон, хотя он также признавал и ее скрытую добродетель. – Она была сияюще чиста, точно морской котик»[85].