Камень. Пещера. Гора - Майя Никулина

Что же касается бажовских мест, то чудеса продолжаются и здесь; записываются даже новые бывальщины: «Со стороны гор надвигались валы плотного, светящегося в темноте тумана. Высота слоя казалась небольшой — полтора, два метра, но туман разбухал буквально на глазах. У нас были с собой приборы, которые показали, что напряженность электрического поля в районе образования тумана превысила грозовую! А брошенная в зону тумана тонкая металлическая проволока в шелковой изоляции вспыхнула и сгорела». Рассказывают, что моторы машин, попавших в туман, перестают работать, а люди, настигнутое туманом, могут погибнуть.

Старые бывальщины тоже живы: здесь по-прежнему водит, сбивает с дороги и «не пускает идти»… И все колдовские знаки связаны с наличием в земле полезных ископаемых, главным образом рудных, и держатся они (знаки) в этих краях еще и потому, что сами бажовские места до сих пор остаются рудничными и заводскими.

Уральский способ жить на том и стоит, что все мы испокон веку люди рудничные и заводские, горные и пещерные, земные и подземные; на гербе Екатеринбурга, признанной уральской столицы, изображены рудничный колодец и плавильная печь…

Рудное месторождение всегда было знаком силы — сокрытой в земле энергии, и связь его с рудниками и подземными пространствами считалась естественной. В летописи персидского историка Рашида ад-Дина приводится любопытная легенда из истории монголов: «…и нашли они место, где постоянно плавили железо. Они заготовили в лесу много дров и уголь. Зарезали семьдесят голов быков и лошадей, содрали с них целиком шкуры и сделали кузнечные мехи. Потом стали раздувать огонь до тех пор, пока тот горный склон не расплавился. Было добыто безмерное количество железа, и вместе с тем открылся проход». Стало быть, даже степняки-монголы знали, что такое Руда и Гора. Что же касается древних уральских рудокопов, то они, как утверждают местные легенды, именно в горе и жили и ушли из этих мест подземными каменными коридорами, оставив на месте силы верные знаки своего присутствия.

Урал — огромное скопище камня и руды — потребляется и разрабатывается с незапамятных времен. Уже в каменном веке жившие здесь люди использовали в своем хозяйстве 60–65 различных горных пород и минералов. С началом металлургии их стало много больше, и процесс этот не останавливается.

Рудокопы и металлурги, добывающие руду в ямах, рудниках, в земном чреве, где она (руда) зародилась и вызревала до времени, выполняли особую миссию, близкую к родовспоможению. Руда символизировала плодородие Матери-Земли, и человек, извлекающий ее из подземной темноты на поверхность, становился сотрудником Земли, вмешивающимся в ее сокровеннее ритмы. Можно понять, почему женщин к печам не подпускали: при рождении металла восприемником был мужчина. И кузнец — делатель металла и металлических изделий — в мифах всех народов был наделен необыкновенной созидательной силой и поистине божественными возможностями: всемогущий мастер, он был связан со стихиями земли и огня, небесного и подземного, стало быть, со всеми тремя мирами, и часто выступал посредником между ними.

Поселок древних металлургов, где плавильные печи (сами — рукотворные пещеры) располагались на высоком месте, у воды, на проточном ветре, и старые уральские заводы, до начала века работающие исключительно на силе воды и потому непременно стоящие при плотине, на обоих берегах реки и поперек реки, вблизи гор и горных выработок, были местом встречи всех стихий, и обеспечение их нерасторжимого единства было главной задачей технологии производства металла.

— В священных тибетских текстах записана древняя легенда, согласно которой Город Богов на Тибете (гора Кайлас и окружающие ее вершины) в допотопные времена, когда Северный полюс находился совсем в другом месте, построен прибывшими из космоса Сынами Богов с помощью пяти элементов; ими были воздух, вода, земля, ветер и огонь… Точно из этих же элементов производят металл, так что металлургический завод не случайно был рабочим цехом и святилищем одновременно.

Планировка раннего Екатеринбурга — своеобразный небесный код, отражение неба на земле, модель Вселенной — перекликается с принципами планировки древних культовых сооружений. И — цитирую по очерку Н. С. Корепанова «В раннем Екатеринбурге» (Очерки истории Урала. Вып. 4. — Екатеринбург, Банк культурной информации, 1996):

«Далеко не случайны расположение городских осей по сторонам света и первоначально четырехугольная форма крепости. Число 4 считалось воплощением идеально устойчивой структуры, целостности Вселенной: 4 стороны света, 4 времени года, 4 стихии (огонь, воздух, земля, вода) и т. п. „Число совершенства“ квадрата или четырехугольника заключалось в числе узлов крепости, 8 бастионах; этот мотив перекликается и с 8-конечным православным крестом. Пять дорог, расходившиеся от пяти крепостных ворот, соотносилось с известными в христианском мистицизме пятью „зонами неба“, „обращенными вовне“».

Центром крепости, а равно и центром мироздания являлась плотина, регулятор водной или же «вселенской» энергии. Река делила город на две стороны — Правую и Левую, светлую и темную, плотина, связывая их воедино, символизирует единства дня и ночи, разума и души, жизни и смерти, мужского и женского начал.

Идея и композиция уральского города-завода естественно отражает первобытную гордость древних мастеров: сердцем города была плотина (она сооружалась первой), стоящие возле нее плавильные печи и заводские фабрики строились почти одновременно с ней, а городские кварталы возводились после и вокруг главного — завода — ему в помощь и на потребу. В заводе видели не только продолжение и проявление великой энергии земли, но еще инструмент упорядочения и организации этой энергии. Если рассматривать строительство завода как долгосрочный договор с природой, получается, что Земле — земное здесь, на Урале, воздавали прежде, чем Богу — Богово; и традиционный уральский горнозаводский пейзаж выглядит соответственно: у нас заводские трубы стоят выше церковных куполов. Может быть, как раз поэтому вера в Хозяйку держалась долго, и ее местопребывание всегда предполагалось в теснейшем соседстве с рудником и заводом.

Наркис Матвеевич Мамин, отец писателя Д. Н. Мамина-Сибиряка, священник прихода Висимо-Шайтанского завода, человек образованный, серьезный и широкомыслящий, говорил о заводе с уважением и восхищением: «Человек, в первый раз пришедший сюда, не может быть не удивлен громадностью и разнообразием, дополненными порядком, чистотой, изяществом фабричных устройств завода. Сколько времени, труда и капитала и сил было потрачено, чтобы строить и строить».

Сам Дмитрий Наркисович до сегодняшнего дня — и теперь уж, наверное, навсегда — так и остается единственным писателем, разглядевшим в здешней заводской философии стихийную мощь и поистине жизнеустроительный смысл. И самое главное в «Приваловских миллионах» — не банальная история о том, как умные мошенники ловко обобрали простодушного наследника, но столкновение двух философий: заводской, т. е. корневой, уральской, и не заводской, нездешней, в силу этого уже никакой и потому побежденной. Привалов потерял свои заводы (и с ними свои миллионы) потому, что он их не знает, не любит и никакой связи с ними не чувствует; он и является на Урал из Петербурга (а брат его — другой наследник — вообще из Швейцарии) и занимается чем угодно — разговорами, визитами, сердечными переживаниями и пустыми романами, но не заводами. Для Бахарева, носителя и защитника заводской философии, это падение, крах, нарушение закона, согласно которому главенство Земли (камня, руды, горы, завода) не судимо.

Вот почему, когда Привалов объявляет Бахареву, что заводами занимается только из чувства долга, приисками заниматься вообще не намерен и собирается торговать мукой, «Бахарев какими-то мутными глазами посмотрел на Привалова, пощупал свой лоб и улыбнулся нехорошей улыбкой…

— Торговать мукой… Мукой! Привалов будет торговать мукой… Василий Бахарев купит у Сергея Привалова мешок муки…»

Следующий за этим разговор Привалова с младшим Бахаревым, полностью разделяющим взгляды отца, тоже весьма показателен. Привалов хочет объяснить ему суть своих, как он уверен, передовых и гуманистических идей: заводчики — паразиты, они должны людям, чьим трудом создавались заводы и на чьей земле стоят; он говорит, что хлопочет не за себя… И слышит в ответ:

«— Тем хуже для заводов. Подобные филантропические затеи никогда ни к чему не вели.

— Да ведь ты даже хорошенько не знаешь моих филантропических затей…

— И не желаю знать… Совершенно довольно с меня того, что ты бросил заводы».

Если хотите, перед нами миф об Антее: держись за Землю! Ловкачи, обобравшие Привалова, погибли (Ляховский умер, Половодов, будучи в бегах, застрелился, Зося — ни вдова, ни мужняя жена, одна, без денег и в Париже), зато Веревкин, которого старик Бахарев приучил (и тем приручил) к приисковому делу, прочно стоит на ногах и процветает. И это несмотря на то, что Бахарев Веревкину (своему зятю и, между прочим, первому) денег не дал: деньги останутся внуку Василия Бахарева и сыну Сергея Привалова: «Пусть, когда вырастет большой, выкупит заводы…» Потому что завод — не способ наживать деньги, а место, где встречаются и объединяются энергия Земли и энергия человека, и ответственность перед заводами — одновременно ответственность перед Землей и человеческим родом: предками и потомками.