Кошкин дом - Илья Спрингсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начальник следственного отдела. Молоденький урод. Мы тебя, говорит, в пресс-хату засунем, там тебе пиздец.
(Слов нет, один мат. Всё цитаты. Все меня простите.)
Я говорю: – тебе, мусор, пиздец. (Я бухой уже в дым).
Тогда эта тварь зовёт оперов, пищит, что я на него напал.
Опера меня как начнут ебашить! Куда, орут, аппаратуру дел? (Кончили ебашить).
Я говорю: – Хуй с вами, аппаратуру на море увёз. В Абрау-Дюрсо. Там оставил в надёжном месте. Всё, говорю, хватит воевать, дайте выпить.
Они говорят: – Если ты нам пиздишь, то мы тебя убьём там, мы поедем в командировку (кому не охота к морю съездить на халяву?) в Краснодарский край, если там аппаратуры нет – то тебе пиздец.
Я говорю: – Так идите вы опять на хуй тогда, ничего я вообще не брал, всё гон. И тут у меня потемнело в глазах. Кто-то ударил меня чем-то тяжёлым по голове. (Венедикт!)
Очнулся я в тёмном каком-то и душном подвале. Оказалось, что не подвал, бокс. В дверь колотить было бесполезно, просить что-то и орать тоже. Раз в пол часа кто-то заглядывал в шнифт. В боксе ничего. Только пол.
Ночь в бреду похмелья и страшная жара, от которой я сходил с ума. Страшно хотелось пить, но воды никто не приносил. Я потерял сознание.
Очнулся утром или не утром, но за дверью слышались голоса, мусора бухали и слушали какую-то говняную музыку. Я опять стал барабанить в тормоза. Опять никто не открыл. Только привкус дыма и ничего больше. Я подумал, что так вот и умру, в ментовке, в центре Москвы. И так и не увижу Её больше.
Но я опять не умер. Где-то через час меня вывели и дали воды. Было действительно утро, сладкий сраный дым и чудовищное похмелье.
Бросили опять в клоповник, там сидел таджик. Таджик испугался меня, я был страшен и вонюч.
Не срослось у ментов с командировкой, короче, объявили, что я гоню и что вообще им похуй, где терпилина аппаратура, что у них есть терпила, есть заявление и есть подозреваемый, а аппаратуру хорошо бы найти, но в принципе насрать. (Всё цитаты)
Опять поволокли к этому начальнику следственного отдела, там последний раз спросили куда я дел барахло, я отвечал, что если мне принесут выпить – то я честно всё им расскажу.
Они засуетились и воодушевились. Сразу всё нашли. Оказывается бухла в ментуре много. Мне хватало. Сначала, говорят, пиши куда всё дел, а потом киряй, я в отказ. Говорю, что так мы не договаривались.
Ладно, пей, – ответили мусора и принесли мне пластиковый стакан.
Я налил в него половину, водка была тёплая, чуть не полезла обратно, прямо им на бумаги, но провалилась и усвоилась. Мне похорошело. После мучений в этом боксе – пол стакана водки оказалось божественным растворителем. И я налил себе ещё. А выпив ещё говорю им: – Да ну вас на хуй может?
Они оскалили зубы и подняли хвосты. Собаки, говорю я, шучу, шучу, успокойтесь. Они выдохнули.
Продал я говорю, всё продал на рынке. Украл и продал, сука я такая. Бедного хорошенького такого терпилу фиганул и всё продал. Пойдёт так?
Они говорят, – Пойдёт, пиши.
Я говорю: – Что мне светит?
Следак говорит: – Условно тебе дадут, не ссы, выплатишь этому хуеплёту бабло, или найдёшь барахло, сочтёшься.
Я говорю: – Ну очень хорошо, давай так.
Следак говорит: – под подписку тебя отпустить хотел до суда, а у тебя вот паспорта нет, не могу.
Я говорю: – Так он у терпилы, тот его забирал.
Следак звонит терпиле, давай, говорит, паспорт его, у меня время поджимает, его выпускать надо, а терпила говорит: – Какой паспорт? Я не брал.
Вот тварь, говорю я следаку, у него же аусвайс, я же не дурак совсем.
Следак говорит: – а не дурак ли ты? На учёте в ПНД не состоишь?
Я говорю: – Не знаю, если условка светит, то не состою, а если срок – то знаешь где я видел эту зону, поеду в дурдом, хотя и не за что особо. Может всё ещё «разберётся»?
Следак говорит: – Может этот твой терпила ещё одумается, прибежит к нам как протрезвеет, будет орать, что ничего у него не пропало, что он ошибся и т.д. Скорей всего так и случится, ну не полный же он гандон на самом деле?
– Да, я тоже так думаю…
– Посидишь пока на ИВС, на Петровке, там посмотрим. Если он паспорт «найдёт» – я тебя отпущу под подписку, а выйдешь – решите всё с ним. Я тебя не хочу сажать.
– А зачем меня били тогда?
– Это опера. У них других методов нет.
– Дашь мне с собой сигарет? Купишь?
– Куплю. Пачек трёх хватит на три дня?
– Хватит. Отосплюсь там. Выпить купи мне, пивка? Деньги у меня там, сам знаешь где.
– Да ладно. Сиди пока здесь. Опохмелишься и на ИВС поедешь, мне не надо, чтобы ты там сдох.
– Про синяки чего говорить?
– Говори, что подрался перед тем, как забрали. Меня не вставляй.
– Ладно, не буду.
– Давай.
– Спасибо.
24.12.10.
Я сейчас в чёрной майке с рожей и надписью «2010-й год – год Джона Леннона в России». А у меня 2010-й год – год меня в тюрьме.
Ну это ничего, из тюрьмы я выйду, выползу на свет божий (а он есть), дам ещё по струнам к такой-то матери.
Главная задача – выжить. Мне её поставила Настя, когда я ещё был на общем корпусе в Бутырке. Она прилетала в Москву и просила меня выжить.
Ну если просила, то я выживу.
Она же встречалась тогда с этим гадом, но бесполезно, он предпочёл остаться. Ну и хер с ним. Кто ему судья?
А Настя снилась опять. При чём настолько ярко я её ощущал, что проснувшись – ещё долгое время приходил в себя и возвращался в тюрьму, всё не мог поверить, что это был всего лишь сон.
Утро, каша сечка. Миха встал покушать. Он лохматый. Он единственный в тюрьме, кто носит длинные волосы.
Вадим не делал магазин, видимо с деньгами опять жопа.
Джинсы на коленке порвались, четыре месяца тюрьмы – вся жизнь штанов.
Дурацкий «Colins». Откуда вообще они у меня?
25.12.10.
Вспоминал людей, которым
