Парашюты на деревьях - Наполеон Ридевский

Под вечер Шпаков склонился над картой. Он выбирал хутор для похода за продуктами, «на хозяйственную операцию», как выразился Иван Овчаров.

— Заглянем сюда, — показал мне Николай на небольшой четырехугольный значок на карте. — Дом расположен на отшибе, невдалеке от леса.

— Разве угадаешь, Коля, где лучше. Надо идти. Люди изголодались, — ответила ему Зина.

— Знаю.

Растянувшись цепью, мы подошли к хутору. Когда до дома оставалось около 50 метров, Шпаков приказал Юзику, Ане и Зине залечь и охранять подход. Мы приблизились вплотную к высокой изгороди, за которой злобствовал огромный пес. Шпаков просунул в щель забора автомат и выстрелил. Собака, взвизгнув, повалилась на бок. Кажется, большого шума не наделали… Иван Иванович, перелез через забор и со двора отодвинул засов калитки. У Еорот был оставлен Юшкевич. Шпаков, Мельников, Целиков и я подошли к крыльцу дома, оштукатуренного и выбеленного. Деревянные ставни были плотно закрыты. В этой прусской усадьбе, которую нам довелось посетить первой, не было ничего особенного. Разве что двор был вымощен булыжником, да перед домом забетонирована площадка. Вокруг усадьбы возвышались деревья. Во дворе был сарай, а за ним — небольшая постройка типа амбарчика. Мы взошли на крыльцо.

У меня мелькнула мысль, не поискать ли чего-нибудь из продуктов в других постройках, не заходя в дом.

— Кто там? — послышался в этот момент скрипучий старческий голос. Значит, в доме уже не спали и кто-то стоял за дверью, в сенях.

— Полиция, откройте, — отозвался я, зная, что ночью немцы никому другому не откроют.

Щелкнул засов. Худой, сгорбленный старик в длинной, ниже колен, белой рубашке и мягких домашних тапках, освещенный сзади, стоял перед нами.

— Что вам угодно? — спросил он.

— Оружие в доме есть? — спросил я его в свою очередь.

— Нет.

Сзади старика показалась полная женщина.

— Мы будем кушать и брать продукты, — наполовину по-немецки, наполовину по-русски объяснил Шпаков.

Ничего не сказав, старик возвратился из сеней в комнату. За ним последовала старуха. Я тоже вошел и остановился в первой комнате. Но не успел осмотреться — я впервые был в немецком доме, — как из соседней комнаты, куда зашел старик, раздалась команда:

— Выходите из дома — или буду стрелять!

Ствол охотничьего ружья был нацелен мне в грудь.

Из-за стенки видна была только правая половина того старца, что открывал нам дверь. Руки немца сжимали оружие. Но то ли от страха, то ли от слабости они дрожали, и ствол ружья то приподнимался слегка, то опускался вниз.

У меня висел на груди автомат, а в правой руке я держал пистолет. Но в этот момент все преимущества были на стороне немца. Стоит только ему шевельнуть указательным пальцем, как грохнет выстрел, и все будет кончено.

В минуты смертельной опасности мысль работает куда быстрее, чем в обычных условиях. Перед глазами прошла вся моя жизнь. Здесь, в этом доме, она обрывалась. Но раздумье заняло лишь мизерную долю секунды. В следующий миг я повернул голову в сторону Шпакова, стоявшего на пороге, и сказал по-немецки:

— Пригласите сюда жандарма! Вот как нас встречают в Пруссии. — И, обращаясь к немцу, спросил: — Вы знаете, кто мы? Против кого вы подняли оружие? Мы — добровольцы и служим в немецкой армии.

Немец заколебался. На мгновение он опустил ружье дулом вниз. Этого было достаточно. Я прыгнул, перехватил ствол рукой и отвел его в сторону. Старик успел нажать на спусковые крючки. Раздался выстрел, и комната наполнилась ядовитым сизым дымом. Я вырвал ружье из рук немца и, не помня себя, ударил прикладом его по голове. Пистолетный выстрел остановил бросившуюся к двери старуху: она хотела поднять тревогу.

Я с трудом положил в кобуру пистолет: дрожали руки, холодный пот выступил на лбу. Только что я преодолел смерть. Возможно, она была такой и въявь: сгорбленная, худая, со скрипучим голосом, в белом длинном саване, как этот старик.

— Это нам урок, — сказал Шпаков. — В дальнейшем так поступать не будем. Нужно всех собирать в одном месте и выставлять часового, а потом уже действовать.

— Нелепо все как-то получилось, — оправдывался я.

— Ты не виноват. Мы могли разойтись и мирно. Немцу незачем было браться за оружие.

— Но теперь-то что, все равно будем брать продукты? — осведомился Мельников, встревоженный таким оборотом дела.

— Будем, — успокоил его Шпаков. — Обязательно будем.

Наспех подкрепившись и захватив с собой провизию, мы за ночь успели еще обследовать обширный район севернее и северо-восточнее Инстербурга, а к утру укрылись в небольшом леске. Наконец настало время, когда, как нам казалось, можно поесть и отдохнуть. В полдень Мельников вытащил из рюкзака большой кусок желтоватого копченого сала, завернутого в газету.

— На чердаке, куда я забрался, вижу, в дымоход встроена большая ниша, вроде неширокого шкафа. Она плотно закрывается железной дверью. Посветил фонариком, посмотрел на эту дверь — давай, думаю, открою, И на тебе: на железной перекладине висят куски копченого сала. Вот такие. — Мельников показал рукой размеры кусков. — Здесь только половина куска. Попробовал было целый затолкать в вещевой мешок — не вошел. Пришлось располовинить.

Мельников посмотрел каждому из нас в глаза и доверительно сказал:

— Скажу вам, ребята, откровенно: по-хозяйски у них все это сделано. Печку топишь — и одновременно копчение идет.

— Ну да ладно. Соловья баснями не кормят, — сделал ему замечание Овчаров. — Бог с ними и с их порядком, а ты нарезай живее.

— Сейчас «повеселимся», — улыбнулся в ответ Иван Иванович.

Запах щекотал нам ноздри, и все мы невольно потянулись на него, сгрудились вокруг Мельникова в нетерпеливом ожидании. А Иван Иванович тем временем достал из ножен кинжал и принялся за такое приятное для него дело: нарезать ломтиками, как нарезают в столичном магазине, копченку, а потом делить их на равные дольки, прирезая добавку, отрезая лишку.

— Подожди, Иван Иванович, покажи-ка мне твою скатерть.

Мое внимание привлек заголовок, напечатанный крупным шрифтом на всю полосу, окаймленную черной рамкой: «Посещение русскими парашютистами хутора Кляйнберг».

— Дай сюда. — Я потянул за уголок к себе газету, на которой лежало сало.

— Да ну тебя! — ворчливо отмахнулся он. — Не мешай!

— Про нас написано, — объясняю ему, чтобы успокоить.

Иван Иванович приподнял сало, а я на мгновение онемел от той жуткой картины, которая предстала со страницы газеты.

Была помещена серия леденящих душу фотографий: пепелище сожженного дома и других построек, изувеченные трупы детей, женщин, мужчин. Текст гласил: «Соотечественники, жители Восточной Пруссии! Вот кровавые злодеяния большевистских бандитов, высадившихся на парашютах у деревни Эльхталь утром 27 июля и все еще рыскающих по нашей земле. Прошлой ночью они уничтожили десять ни в чем не повинных жителей хутора Кляйнберг. Вы видите трупы пятерых детей и трех женщин — их матерей, — двух стариков. Завтра это может случиться с вами! Бандиты нападут на вас, как бешеные волки. Истребляйте их! Этим вы защитите себя и свое отечество!»

Далее говорилось, что суровое наказание ждет того, кто не сообщит о бандитах или окажет им помощь. Награда ждет тех, кто поможет уничтожить большевистских ублюдков.

Сообщалось также, что в ночной перестрелке с бандитами возле хутора Кляйнберг погибло пять полицейских.

Заканчивалась эта провокационная страничка набившими оскомину словами «хайль Гитлер!».

— Что, — переспросил меня Шпаков, — все это фрицы нам приписывают? Ничего себе разрисовали! Вот и разгадка пожара и ночной стрельбы.

— Да, все это приписывается нам, — подтвердил я.

— Они, сволочи, мастера провокаций, — с возмущением сказала Аня. — Детей не пожалели, вот гады.

— Сами же и своих полицаев постреляли, тех, что выполнили это гнусное дело, — высказал догадку Шпаков. — Помните машины, те, что шли в темноте с потушенными фарами… В них, значит, ехали те, кто должен был замести следы. Убрать непосредственных исполнителей провокации. Ясно, что наиболее надежно секреты хранят мертвые.

Газета, вернее огромная, размером в газетную полосу, листовка, переходила из рук в руки. Я перечитывал вслух подписи под фотографиями. Что-то скользкое, холодное проникало в душу. Мельников молча сидел, забыв о сале: есть никому уже не хотелось.

Словно гром среди ясного неба поразило обывателя происшествие на хуторе Кляйнберг. Ужас охватил пруссаков. С наступлением сумерек они закрывались в своих домах, словно в осажденных крепостях, и в страхе коротали ночи, дрожа от каждого шороха.

Мне вспомнился хутор, на котором мы взяли продукты. Как враждебно встретили нас хозяева! Известно, никто не надеялся, что пруссаки будут принимать нас гостеприимно, но мы не могли предвидеть и такого отчаянного сопротивления. Дорогой ценой заплатили хозяева за такой прием. Они, очевидно, уже успели познакомиться с листовкой, рассмотреть фотографии. Ведь взял ее Мельников у них же на столе и завернул сало. Поэтому так и встретили нас. Жаль, что пришлось применить оружие, но иначе поступить было нельзя. Нечего и говорить, удалась гитлеровцам провокация! И впрямь были они мастерами грязных дел.