Парашюты на деревьях - Наполеон Ридевский

Пленного отвели в поле, присели возле канавы и допросили. Оказалось, что мы попали в расположение связистов пехотного полка, который ожидает своей отправки на фронт. Ясно, нас интересовало, известно ли солдатам что-нибудь о русских парашютистах.

— О да, мы все предупреждены, — закивал головой пленный. — Мы должны из-за них более бдительно нести службу даже здесь, в тылу.

— Так что же ты нарушил указание — спал на посту? — спросил Мельников по-русски.

Но немец не понял его. Тогда Иван Иванович сложил ладони и, положив на них голову, закрыл глаза.

— Понимаешь, почему спал на посту, спрашиваю? Служить надоело, что ли? Вот доложим Гитлеру, всыплет он тебе по толстому заду, — и жестом показал, как это получится.

Хотя мы все устали, промокли, но такая угроза Мельникова немцу развеселила нас. Немец опустил голову, произнес упавшим голосом:

— Надоель война. Плёх жизнь зольдат.

— Смотри ты на него: так уж и надоело! Готов ивоевать бросить! Не трогай только фатерлянд и его самого. Небось, на русском сале такой зад наел, может, не один дом наш сжег, детей стрелял…

Ценных сведений мы от пленного не получили. Полезно было только узнать, что о нашем нахождении предупреждены здесь все — и гражданские жители, и воинские части.

К ГОЛЬДАПУ

Через трое суток на рассвете мы подошли к городу Гольдап. Хотя мы передвигались только ночами, но по тому, что нам довелось видеть, создалось впечатление, что природа в этих местах очень живописная. Пологие холмы во многих местах покрыты лесами, кустарниками. Часто встречаются извилистые ручьи.

На огороженных пастбищах мы часто видели коров. Они здесь дневали и ночевали, пегие, крупные. Когда мы убедились, что они ночью остаются в загонах без всякого надзора, мы иногда заворачивали туда, чтобы попить воды, которая завозилась в цистернах для скота. Вода была чистая, колодезная, мы пили ее с удовольствием. Животные были рады появлению людей: они вставали, подходили к нам. Как-то Юзик Зварика не удержался, потрепал тучную корову по шелковистой шее. Корова доверчиво лизнула его руку своим шершавым языком.

— Ишь, какая ласковая!..

Юзик по-хозяйски осмотрел ее со всех сторон, провел рукой по спине, потрогал тугое вымя.

— Скот у них хороший, крупный, — сделал он заключение. — Подай-ка, Зина, ведро. Попробуем молочка.

Зина взяла возле цистерны ведро и поднесла его Юзику. Юзик начал доить. Тугая струя гулко ударила в жестяное дно. Шпаков забеспокоился:

— Перестань, Юзик!

Но вдруг передумал и сам же предложил!

— Давай, только по-быстрому. Остальные проследите, чтобы никто не нарвался.

Что и говорить, молоко все пили с жадностью, но сдерживались, чтобы не перепить — берегли свои желудки. Один Мельников пренебрег осторожностью, за что и был наказан. Следующий день доставил ему немало хлопот…

Едва отошли от загонов, как напоролись на противотанковые надолбы «зубы дракона». Точно такие же, как под Инстербургом. Они белели в темноте, словно обглоданные, обветренные и омытые дождем кости каких-то доисторических великанов.

Попадались на пути и бесконечные ряды проволочных заграждений на восточных склонах, тщательно запрятанные в землю доты. От них тянулись извилистые линии окопов, большей частью к какому-либо из хуторов.

Мы приближались к облюбованному на карте лесу, чтобы остановиться на дневку, отдохнуть, подкрепиться и, если позволят обстоятельства, хотя бы немного просушиться, потому что почти все дни дождило. Нам осталось пройти каких-нибудь метров сто негустым кустарником, как из лесу навстречу нам вышел человек. Из-за правого плеча его торчал ствол винтовки. Нам очень хотелось, чтобы он прошел мимо, не заметив нас, потому что сразу выдать свое местонахождение — значит, навлечь усиленные прочески леса, облавы. Мы залегли. В предутренней тишине нам издалека слышно было его «кхе-кхе». Человек шел не спеша и набрел прямо на нас. Пришлось задержать его. Это был дряхлый старик. Я снял у него с плеча винтовку старого образца с непомерно длинным стволом, ощупал его, ища другое оружие: могли же быть у него и гранаты или что-либо еще. Старика знобило — то ли от страха, то ли оттого, что было в самом деле прохладно. Кашлять он перестал. Придя в себя от растерянности и сообразив, кто перед ним, старик очень сожалел, что встретился с нами.

— Я всю ночь нарочно громко кашлял и хлопал в ладоши, — он развел руки со скрюченными старческими пальцами, — топал ногами, чтобы отпугнуть призраки, — в отчаянии говорил он. — И надо же такому случиться, что набрел просто на вас. И откуда вас принесла нечистая сила? — едва не плача, горевал он. И тут же сам ответил на свой вопрос: — Да что и говорить, всей Пруссии известно, откуда вы и кто такие. Мы дали ему высказаться, а затем предложили идти с нами. Старик не сопротивлялся. Когда мы подошли к опушке, он показал место своей «засады».

— Такая старая кляча, а землю взбил, как молодой жеребец, — проворчал Овчаров.

— Теперь мы караулим вас и день и ночь — такой приказ получили от полиции. На дежурства выходят все цивильные, — пояснил старик. — Вот и меня, старого, заставили. Нет теперь для вас места здесь, в Пруссии. Тут все против вас. Посты и посты. Вся Восточная Пруссия в постах: солдаты, полиция, жандармерия, теперь вот и мы тоже на посту…

— Снимаю тебя, старик, с поста, — впервые за много дней улыбнулся Шпаков.

Мы углубились в лес, чтобы осмотреться, выбрать для дневки более подходящее место: укромное и в то же время хоть немного открытое солнцу, если установится погода. «Снятый с поста» Шлаковым немец упал на колени и, вытянув вперед руки, как прославляющий аллаха мусульманин, взмолился.

— Я не виноват! Я ни в чем не виноват. — Он, видимо, решил, что пришел его конец. — Нас заставили дежурить — всех заставляют… — Его белая с синеватым отливом, редкая бородка дрожала. — Пожалейте моих внучек. У меня их двое: Анна и Нора. Одной семь, другой четыре года. У них нет отца: мой сын погиб в России. Внучки ждут меня. Я должен вернуться, обязательно должен, слышите… — срывался он на плач.

— Успокойся, старик, — предупредил его Шпаков.

Старик перестал причитать, опустил руки, но ненадолго. Но теперь уже как можно тише снова стал канючить:

— Я ничего не видел, ничего никому не скажу. Буду молчать как рыба, пусть отсохнет мой язык, если скажу кому хоть слово. Я должен вернуться к своим внучкам. Прошу вас…

— Пусть идет, начерта он нам, — расчувствовалась Аня.

— Вечером отпустим, — раздраженно сказал Шпаков.

Старик перекрестился.

— Смотрите на него! Я думал, что среди этих извергов нет верующих. А это — немец и крестится, — удивился Зварика. Он уже успел развалиться под елочкой, вытянув свою больную ногу.

— Одно другому не мешает, — возразила Зина, — хуже их зверей и не придумаешь. Но не все же такие. Люди разные бывают. Неужели здесь одни гитлеровцы остались?

— Мои предки — литовцы. Вы слышите — литовцы! — как бы поняв смысл разговора, слезливо твердил старик.

— Остановимся здесь, — распорядился командир, осмотрев вокруг лес, не обращая никакого внимания на последние слова старика.

Мы присели, прилегли, примостившись кто как сумел.

— Ты, Иван Иванович, понаблюдай пока, — Шпаков посмотрел на Мельникова выжидающе.

— Может, слегка «повеселимся» сначала, у меня кое-что осталось.

— Немного потом.

Мучила жажда, хотя от воды, как говорится, не было спасения, сутками мокли под дождем, но напиться не было откуда. Из луж пить опасно — можно схватить болезнь, а больному тут не только никакого лечения, но и никакого спасения. Роса буйными каплями свисала на ветках, на листьях, живыми бусинками дрожала на траве. Генка, задрав голову, встряхивая ветку, осыпал себе в рот капли росы. Я тоже попытался заняться этим. Но разве таким образом напьешься или утолишь жажду. Получалось как в сказке: по бороде текло, а в рот не попадало. Это только дразнило, еще хуже жгло в горле, в груди.

Опершись спиной о толстый камель, а вернее о вещевой мешок, я подобрал под себя ноги, зажал между коленями автомат и вскоре забыл и о жажде, и о голоде, и, вообще, обо всем на свете: одолел сон.

Не знаю, сколько я спал, но почувствовал, что во сне меня кто-то тормошит, а затем больно ударил в бок. Я никак не мог открыть глаза — хотел, но не мог. И только когда чья-то рука свалила меня набок, проснулся. Я увидел старика, который сидел почти рядом, и Генку Юшкевича.

— Бежим, немцы! — злобно крикнул Генка.

Этого было достаточно, чтобы я мгновенно подхватился. Сон как рукой сняло. Теперь я и сам заметил серую, как ворона, фигуру солдата с винтовкой наизготовку. Справа и слева — еще и еще солдаты. Почему-то мне показалось, что они не идут, а стоят. А может, и впрямь они в этот момент остановились.