Любовь, Конец Света и глупости всякие - Людмила Сидорофф

Так, лежа на больничной койке с дьявольской болью внутри головы, Таньке довелось узнать, что несколько часов назад в Москве скончалась ее бабушка.

На похороны она не успевала, в больнице продержали неделю, обследовали все, что позволяла щедрая медицинская страховка, которую оплачивали серьезные Танькины работодатели. Никакой патологии врачи не нашли, никаких проблем с головой или с зубами. Таньку выписали из больницы, и неожиданно, даже для самой себя, она настрополилась в церковь. Вроде таким образом требовалось помянуть: бабушка-то ведь была церковной певчей, в Бога верила, конечно, все обряды соблюдала, огорчалась, что почти все дети-внуки религию не признавали. Танька, правда, помнила, что женщинам нельзя надевать брюки в церковь, и еще требовалось покрывать голову. Как-то раз, в студенческую бытность, Таньку разобрало любопытство, и она заглянула в маленький сельский храм, но внутрь ей войти не удалось. Перед простоволосой Танькой в джинсах и футболке чуть было не грудью на пороге встала крикливая, озлобленная бабка: «Без платка и в брюках в церкве девушке делать нечево!»

Головных платков у Таньки не было, они странно сочетались с овалом ее лица: шляпы ей шли, причем разные, а вот платки — ну хоть убей. Нашла в шкафу темный шарфик и собралась погладить черную юбку. Уже утюг разогретый занесла над гладильной доской, как знакомая «зубная» боль пронзила пол-лица и половину тела сильнее прежнего. Терпеть этот ад сил не было никаких, и, забыв о приличиях перед английским мужем, Танька кричала до тех пор, пока не потеряла сознание.

Вновь последовали скорая, больница, многочисленные обследования. Врачи ломали голову — ничего не могли найти, что вызывало бы подобные симптомы. Боль потом утихла, но в церковь Танька больше не пошла, решив, что «Бог» не пустил бы ее туда, даже в платке и в юбке. За грехи, наверное.

Подобных приступов больше не случалось, но с уходом любого родственника или друга «зуб» все равно болел. Смертей среди знакомых было за те годы — не дай бог еще кому-то, и, теряя, она каждый раз ощущала себя все более бессильной. И словно более беззубой.

Все ее несуразные странности — «полеты», «галлюники», «чужие фразы» на время прекратились. Могла бы радоваться — ведь без этого всего в нормальном обществе можно чувствовать себя адекватнее. Но только радости она не ощущала никакой. И надоело все до чертиков: жизнь и без того казалась ей неправильной какой-то, ну а с трагическими встрясками выглядела просто мрачной. Но даже в освобождении от нее через свою смерть, неизбежность которой Танька сознавала все сильнее с каждой потерей, просвета она не видела. Что толку, если потом придется повторять этот замкнутый круг? Если бы только знать, что надо сделать, чтобы не рождаться больше, освободиться от нужды спать, есть, осуществлять пищеварительный процесс, дышать, болеть, терять, страдать, умирать, опять рождаться... А потом случилась самая страшная из потерь: два года назад им с Олежкой пришлось хоронить маму...

После маминой смерти Танька убавила в весе, хотя пышными формами и без того не отличалась, а тут, по мнению Робина, стала “thin as a rake[18]”. Но ее лично такой вес устраивал, даже будто радовал: «Все меньше целлюлита». Мало того, Танька еще занялась тибетской гимнастикой — и за месяц почти утратила плоть. Начальство проявляло беспокойство о ее здоровье, разрешало поработать дома и не возражало против длинных отпусков. Всем казалось, что она впала в депрессию, а она, наоборот, почувствовала необъяснимый интерес к жизни. Прежние странности возобновились, и появилось смутное ощущение цели — но какой именно и с чем или с кем была та цель связана — Танька не могла определить. Ждала, когда само все прояснится. Смысл ее существования нынче имел отношение к предыдущим воплощениям, это она чувствовала интуитивно, но ничего конкретного из тех жизней не помнила, и никто к ней оттуда не приходил.

Встреча с Варварой в магазине словно теплой волной ее подхватила. «Симпатичная какая…» — думала Танька, удивляясь и не понимая, что эту симпатию вызвало — ей никогда особо не нравились толстые. Лишь когда стукнулись лбами возле статуи пограничника, словно молния ударила в нее: да ведь они встречались раньше, много раз — но… не в этой жизни. Хотя, может быть, ей просто показалось. Может быть, на самом деле это было то теплое ощущение «мой человек», которое по отношению к каждой из своих душ испытывает Бог, хоть он-то ничего об этом Таньке и не говорил. А если и сказал бы, она бы притворилась, что не слышит.

Как там, в Москве, поживала Варвара, Бог любопытствовал постоянно. И намеренно свел их с Танькой — в разных странах курировать двух очень важных для него персон куда сложнее. Чем ближе Конец Света, тем меньше возможностей у Богов: планета теряет Магию, и они слабеют, каждое чудо отнимает слишком много сил. Не навсегда — после Конца Света силы к Богам возвращаются за счет сопровождающей это событие мощной магической волны, но все равно неприятно, это как болезнь.

Боги могут жить где угодно, но когда уровень Магии на подведомственной планете падает так, что Конец Света становится неизбежен, их притягивает вниз, в свои аватары. Время до неизбежного события Боги обязаны неотрывно провести именно там. Это можно считать формой поощрения или наказания, уж кому как повезет. Никто им ничего не запрещает, могут вытворять чего захотят, в силу имеющихся еще ресурсов. Шесть Богов, когда в аватар вселялись, просто взяли да отключили их человеческий опыт, думали, все быстро закончится, так что можно вытворять с телами что душе угодно. Пантелеймония, вон, например, ресницы удлинила, ей казалось, что это красиво. А Евстахия меняла иногда цвет кожи и черты лица. Боги могли бы приложить усилия к спасению Земли, только не видели смысла. В ближайшем будущем им предстояло много работы на другой планете, а тут перед Концом Света пока наступили вроде как каникулы. Можно было расслабиться и предаваться телесным удовольствиям — хватит уже нянчиться с народами.

Почти весь народ у Бога, чьего имени называть нельзя, перешел на высший уровень и теперь вел жизнь чисто духовную. А сам-то он притом ощущал себя вполне мужчиной и не чуждался плотских радостей, парадокс. Да к тому же, из семи единственный, он хотел предотвратить Конец Света. Были у него на это личные причины, в том числе одна недорешенная задачка, необходимость прикрыть старый грех.

Измайлово

Не переставая болтать, они проехали монументальную «Партизанскую», поднялись на «Измайловской» и спустились по лестнице на площадь. Танька шла, будто танцуя, даже дорожная сумка ей не мешала. Варвара пыталась приспособиться к ее походке, отчего иногда распихивала прохожих и налетала на столбы.

Бог бросил мимолетный взгляд на пункт их назначения — маленький домик в лесу, но не стал пока вмешиваться: пусть все идет своим чередом, отношения двух его женщин сами должны развиваться, иначе проблему свою он не разрешит. Он просто посматривал вокруг Танькиными глазами, чтобы выловить нужную информацию и, что нужно, оставить при себе. Глаза от его взглядов нелепо дергались, но так быстро, что этого не замечал никто.

В ближнем дворе Варвара направилась к старушкам у подъезда — она разработала несколько странный план, пока еще не догадываясь, что вот-вот он провалится.

Такое постоянно случается с планами, можно подумать, в том и состоит их основной смысл. Планы, похоже, нужны лишь для того, чтобы сдвинуть с места ленивых представителей рода человеческого, наобещав им массу отличных результатов, а уж разогнавшись, все дальше пойдут по инерции.

По обыкновению она, пытаясь быть адекватно понятой, сильно жестикулировала, так что заговорила чуть не кланяясь:

— Здравствуйте! Я курьер. Мне нужно срочно доставить извещение в квартиру сорок три, а там к телефону никто не подходит.

— Так сходи и позвони в дверь! — насмешливо отозвалась старушка с бантом из шелкового шарфа на шее и аккуратной парикмахерской укладкой. — Звонок не знаешь, что ли, как нажать? Тело наела вон какое, а ума не нажила, мадам курьер.

— Ой, я дура такая, всю жизнь с этим мучаюсь! — с чувством произнесла Варвара, всплеснув руками, словно глупая курица крыльями. Самоуничижение было частью ее хитрого плана; скрывая довольную ухмылку, она исчезла в подъезде.

Вернулась через минуту, руки развела: звонила, мол, звонила — не открыл никто. И уж тут старушки все с удовольствием пошли на контакт, но сразу же переругались. Одна считала, что в нужной квартире живет молоденькая девушка, другая выкрикивала: «Окстись, кака девушка? Баба здоровушшая, размеру шиштедесятова, не меньше!», третья видела там только малорослого подростка: «То ли девка, то ли паренек».

Старушки совсем забыли о Варваре, она неуверенно потопталась рядом, попыталась вставить слово, но ее не услышали. Тогда «мадам курьер» направилась к Таньке, ссутулившись от огорчения, косолапя и, будто сдувшись.