Житие преподобного Паисия Святогорца - Анонимный автор

Он вернулся в Коницу и снова приступил к работе. От заказчиков не было отбоя – в Конице только и говорили о том, какой он хороший мастер и как недорого берёт за работу. Это не радовало Арсения, потому что другие мастера часто сидели без работы, а среди них были люди семейные, с детьми. Не желая лишать их куска хлеба, Арсений стал отказываться от заказов и говорить, что работа у него расписана на несколько месяцев вперёд. Однако многие предпочитали подождать и просили поставить их в очередь. Так что конца и края работе не было видно.

Не справляясь с заказами один, Арсений решил взять себе помощника – юношу по имени Ста́врос. Отец этого юноши умер, и Ставрос искал хоть какого-то заработка, чтобы прокормить свою мать и трёх младших братьев. Выдающимися способностями он не отличался, но Арсений терпеливо учил его всем премудростям плотницкого ремесла. Через несколько месяцев Ставрос уже мог самостоятельно взяться за сгоревший дом, от которого оставались одни лишь стены, и сделать из него «конфетку». Арсений платил Ставросу не как ученику, а как полноценному партнёру, и даже отдавал ему больше половины заработанного. «Возьми побольше, – говорил он юноше, – на тебе ведь ещё и сироты малые висят». Ставросу было стыдно брать деньги, которых он не заработал, но Арсений с любовью его уговаривал: «Бери-бери… Имеешь право – тебе целую семью кормить!» Один их общий знакомый не мог этого понять. Как так: работает Ставрос меньше, а денег получает больше? «Ставрос беднее и тебя и меня, – объяснял Арсений. – А если человек беден и у него есть семья, то по справедливости ему надо платить больше положенного. Всё остальное будет несправедливостью».

В июне 1951 года Арсений со Ставросом получили муниципальный заказ: восстановление разрушенных домов села Арма́ты в 45 километрах от Коницы. Они взяли себе ещё одного помощника – юношу по имени Афанасий. Афанасий готовил материалы, Ставрос стамеской выбирал на досках шипы и пазы. Рядом работал Арсений. Он брал на себя самую ответственную работу: выравнивал доски рубанком и настилал пол. Целый день он работал в полусогнутом положении, и помощники постоянно слышали его шёпот: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя… Господи Иисусе Христе, помилуй мя…» Иногда, когда что-то не получалось, Ставрос нервничал и мог грязно выругаться. «Опять сквернословишь? – делал замечание Арсений. – Пора бы уже стать к себе повнимательнее». Но однажды, когда Афанасий начал осуждать Ставроса за сквернословие, Арсений сказал: «Что тут скажешь, Афанасий… У каждого из нас есть какие-то недостатки, и у нас с тобой тоже. Так что давай лучше глядеть не за другими, а за собой. Может, наши с тобой грехи ещё и посерьёзней, чем его сквернословие, будут».

На ночь они оставались в домах, где шёл ремонт. Арсений ненадолго ложился и, убедившись, что ребята уснули, вставал и отходил куда-нибудь в угол, где при свете тусклой лампы читал и молился. Тёмный угол недостроенного деревенского дома на несколько ночных часов становился иноческой кельей, где Арсений по уставу святогорской каливы Сретения Господня горячо и ревностно исполнял монашеское правило. Ближе к утру, когда двое его товарищей ещё спали, он тоже ненадолго ложился и вскоре первый поднимался со словами: «Слава Тебе, Боже!» Каждый вечер он ходил в храм села, посвящённый святителю Николаю, и помогал приходскому батюшке служить вечерню.

С сельскими жителями Арсений был вежлив и сдержан. Он приветствовал каждого с добротой, от которой веяло уважением к человеку. Ему было тогда 27 лет, но пожилые люди вставали, когда он проходил мимо. В те годы раны только закончившейся гражданской войны ещё не затянулись, любое напоминание о пережитом причиняло невыносимую боль. Оттого любые беседы на политические темы были очень болезненными и нелёгкими. Арсений, хотя и хлебнул во время войны горя с избытком, не только никого не осуждал, но и находил подход к людям противоположных политических взглядов, стараясь, насколько возможно, смягчить их противоречия.

В Арматах жила женщина, которая в 1948–49 годах воевала в Навпактских горах на стороне ополченцев. Однажды она разговорилась с Арсением, и они поняли, что воевали одновременно в одних и тех же местах, но друг против друга.

– Но как же мы могли дойти до того, что повернули друг против друга оружие? – спрашивала женщина.

– Кончилась война, – отвечал Арсений. – Всё. Слава Богу.

Арсений разговаривал с этой молодой ещё женщиной настолько уважительно, словно по возрасту она годилась ему в матери.

Часто в селе вспоминали и о Святой Афонской Горе. Многие мужчины ездили на Афон на заработки и трудились там лесорубами. Собираясь, они делились своими впечатлениями о разных святогорских обителях. Арсений слушал их с огромным вниманием и в свою очередь рассказывал о монашеской жизни. Его слова были очень искренними и горячими. Все уважали его за доброту и скромность, и поэтому не обижались, когда он говорил им о своём заветном желании поскорее закончить работу и стать монахом.

Накануне Рождества 1951 года Арсений со Ставросом закончили подряд в Арматах. В те дни выпало много снега, но они пешком пошли в Коницу. На каждом пригорке по дороге Арсений крестился и повторял: «Слава Тебе, Боже». После Рождества они проработали вместе до сентября 1952 года. Тогда Арсений сказал Ставросу: «Всё. Уезжаю на Святую Гору. Прошу тебя, когда будешь работать один, будь очень внимателен».

«Не могу дождаться, когда я уйду из мира»

За два года работы Арсений накопил сестре приданое – пятьдесят золотых монет. Ещё он купил Христине швейную машинку, чтобы она могла зарабатывать как портниха. Так, проявив любочестие и сохранив в себе мир, он исполнил взятую на себя обязанность. Все эти годы Арсений, не желая, чтобы Христина переживала из-за того, что она – причина его задержки в миру, говорил ей, что он просто ещё не созрел для монашеской жизни. Да и не просто говорил – он искренне верил, что причина, по которой в нём нуждается его семья, – его собственная духовная незрелость, и Бог попустил ему долго оставаться в миру для того, чтобы он мог получше подготовиться к монашеству. Но все эти годы Арсений продолжал постоянно слышать, «как его лично призывают вступить в ангельский полк радистов Церкви».[96] Наконец он понял, что пришло время прекратить «отстреливаться одиночными выстрелами» (то есть материально заботиться о своих домашних), а пора заступать на боевое дежурство возле «духовной рации», быть на связи с Богом и помогать таким образом всему миру.

Но пока Арсений готовился к отъезду, прошло ещё шесть месяцев. Арсений вернулся к работам в селе Каллифея. У него появился новый ученик и помощник – любочестный юноша по имени Продром. Он успел поработать в подмастерьях и у других столяров, но те не платили ему почти ничего. «Попросись к Арсению, – посоветовали Продрому родственники, – он платит как никто другой». Арсений взял юношу в ученики. Целую неделю они работали в деревне, примерно в полутора часах ходьбы, а в субботу возвращались в Коницу. По дороге Арсений не давал Продрому нести мешок с инструментами. «Вот полдороги пронесу, а потом поменяемся», – говорил он. Однако когда они проходили половину дороги, Арсений с инструментами за плечами пускался вперёд бегом, и Продром не мог за ним угнаться.

Как только Арсений закончил работать в селе Каллифея, один друг их семьи попросил помочь с ремонтом его сгоревшего дома в селе Амарантос. Там Арсения стали сватать за одну из дочерей хозяина, но Арсений хотел только одного: поскорее закончить работу и уехать на Афон. В феврале 1953 года он написал в письме своему знакомому иеромонаху отцу Павлу (Зисакису): «Ты не можешь даже представить, с какими искушениями я сталкиваюсь. Я здесь больше не могу находиться. Одного-единственного не могу дождаться: когда уже наконец Бог удостоит меня уйти из мира».

Когда Арсений закончил работу в Амарантосе, уже никакая сила не могла удержать его в миру. Последние заработанные деньги он раздал как милостыню, оставив себе только на билеты до Святой Горы. Вдруг к нему пришёл один бедный крестьянин и попросил денег, чтобы купить быка. Денег у Арсения уже не было. Оставаться в миру ещё на какое-то время, чтобы что-то заработать и помочь несчастному, он тоже не мог, боясь, что любое промедление в миру обернётся новыми искушениями. «Прости меня, – ответил Арсений, – но сейчас я тебе помочь уже не могу».

Из дома он ушёл тихо, так, чтобы никто ничего не заподозрил. Только сестре Христине шепнул: «Я на Святую Гору. Как устроюсь, напишу вам. Пока никому ни о чём не говори». Он уехал на Афон, а родители были уверены, что он ушёл работать в какую-то дальнюю деревню.

В скиту святой Анны и на Кавсокаливии

В марте пятьдесят третьего Арсений оставил «бурное море житейское»[97] и прибыл на Святую Афонскую Гору. Но свою тихую гавань он нашёл не сразу, потому что, как и в прошлый раз, его ждали искушения и трудности. В Дафни он сел на кораблик, плывший в скит святой Анны, желая вернуться в каливу старца Хризостома. На корабле к нему подсел монах из того же скита. Он принадлежал к одной из крайних зилотских группировок и стал убеждать Арсения поселиться у них в келье, говоря ему: «Такого устава, как у нас, днём с огнём нигде не сыщешь». Арсений послушался и пробыл у них несколько дней. Но там ему пришлось не по душе. Через несколько дней этот монах сказал: «Ну что ж, я понял глубины твоих исканий. Ты ищешь чего-то исключительного, и я пошлю тебя в одно исключительное братство». Арсений обрадовался, подумав, что тот действительно понял, что ему нужно. Но тот послал его в Сретенскую каливу на Кавсокаливии, где парадоксальным образом уживались два зилота, принадлежавшие к разным ответвлениям раскола.