Все рушится - Чинуа Ачебе

Онвумбико, Эквефи окончательно ожесточилась. Первая жена ее мужа родила ему уже трех сыновей, и все они были здоровыми и сильными. Когда она произвела на свет третьего сына, Оконкво, согласно обычаю, зарезал для нее козу. Эквефи отнюдь не желала зла роженице. Но она так разозлилась на своего чи, что не смогла разделить радость с другими. Поэтому, когда мать Нвойе праздновала рождение третьего сына, устроив праздник с музыкой, Эквефи была единственной в веселой компании присутствовавших, кто ходил с печатью горя на челе. Виновница торжества сочла это за проявление недоброжелательства, которое не было редкостью среди жен одного мужчины. Откуда ей было знать, что отчаяние Эквефи изливается не вовне, на других, но вовнутрь ее собственной души, что она винит не других, которым выпало счастье, а своего злого чи, который отказывал ей даже в малой толике его?

Наконец родилась Эзинма, которая, хоть и была хиленькой, казалось, явно была настроена выжить. Поначалу Эквефи приняла ее так же, как принимала остальных, – с равнодушным смирением. Но когда та дожила до четырех, пяти, а потом и шести лет, материнская любовь вновь нахлынула на нее, а вместе с любовью и тревога. Она твердо решила выходить дочку и посвятила этому всю себя. За это она бывала вознаграждена временными периодами, когда Эзинма, совершенно здоровая, бурлила энергией, словно молодое вино. В такие периоды казалось, что девочка вне опасности. Но внезапно ее состояние снова ухудшалось. Все знали, что она – огбанье. Такое чередование стадий болезни и здоровья было для них типично. Но девочка уже прожила так долго, что теплилась надежда: она решила выжить. Случалось, некоторые из них уставали от дурного круговорота рождений и смертей или сжаливались над своими матерями и оставались жить. В глубине души Эквефи верила, что Эзинма родилась, чтобы жить. Она верила в это, потому что только эта вера придавала хоть какой-то смысл ее жизни, и еще укрепилась в этой вере, когда около года назад знахарь выкопал ийи-ува Эзинмы. Тогда все поняли, что эта девочка не умрет, так как ее связь с миром огбанье была прервана. Эквефи взбодрилась. Но ее тревога за дочку была так сильна, что полностью избавиться от страха она так и не смогла. И хоть она верила в то, что ийи-ува, который выкопал знахарь, был подлинным, нельзя было не принимать во внимание тот факт, что некоторые особо зловредные огбанье порой вводили людей в заблуждение, заставляя выкапывать ложный.

Но ийи-ува Эзинмы выглядел настоящим. Это был гладкий камешек, завернутый в грязную тряпку. И выкопал его тот самый Окагбуе, который славился во всем племени как непревзойденный знаток в этом деле. Поначалу Эзинма не желала иметь с ним дела, но это было вполне ожидаемо. Ни один огбанье не выдает своих секретов с легкостью, а большинство из них вообще никогда, потому что они умирают слишком рано – прежде чем их можно о чем бы то ни было спросить.

– Где ты захоронила свой ийи-ува? – спросил Эзинму Окагбуе. Ей было тогда девять лет, и она только-только оправлялась от серьезной болезни.

– Что такое ийи-ува? – в свою очередь спросила она его.

– Ты знаешь, что это. Ты где-то закопала его, чтобы умирать и рождаться заново, мучая свою мать.

Эзинма посмотрела на мать; та неотрывно глядела на нее умоляющими, полными слез глазами.

– Немедленно отвечай! – рявкнул Оконкво, стоявший рядом с ней. В хижине собралась вся семья и даже кое-кто из соседей.

– Помолчи, я сам буду с ней говорить, – холодным уверенным голосом оборвал знахарь Оконкво и снова повернулся к Эзинме: – Где ты закопала свой ийи-ува?

– Там, где закапывают детей, – ответила та, и по безмолвным свидетелям происходящего прокатился ропот.

– Пошли, покажешь, – распорядился знахарь.

Все толпой выкатились наружу и под предводительством Эзинмы, за которой по пятам следовал Окагбуе, отправились в путь. Оконкво и Эквефи шли непосредственно за лекарем. Дойдя до главной дороги, Эзинма повернула налево, словно собиралась идти к реке.

– Но ты же сказала, что это там, где хоронят детей? – напомнил ей знахарь.

– Нет, – ответила девочка, настолько преисполненная собственной важности, что это было видно даже по ее бойкому шагу. Она то бросалась бежать, то внезапно останавливалась. Толпа следовала за ней в полном молчании. Женщины и дети, возвращавшиеся от реки с кувшинами воды на головах, недоумевали: что происходит? – пока не замечали Окагбуе и не догадывались, что это имеет какое-то отношение к огбанье. К тому же все они очень хорошо знали Эквефи и ее дочку.

У большого дерева удала Эзинма повернула налево, в буш, толпа последовала за ней. Благодаря своему малому росту девочка пробиралась через заросли обвитых лианами деревьев легче и быстрее, чем ее сопровождающие. Буш оглашался шуршанием сухих листьев и хвороста под ногами и шелестом отводимых в сторону ветвей. Эзинма все больше углублялась в него, толпа неотступно шла по пятам. Потом девочка неожиданно развернулась и пошла обратно, к дороге. Все остановились, пропуская ее, а потом цепочкой снова выстроились за ней.

– Если ты будешь вот так водить нас и ни к чему не приведешь, я из тебя всю дурь выколочу! – пригрозил Оконкво.

– Я же сказал: не трогайте ее. Я знаю, как обращаться с такими, как она, – сказал Окагбуе.

Эзинма привела всех обратно к дороге, посмотрела в обе стороны и повернула направо. Так они вскоре вернулись домой.

– Где ты закопала свой ийи-ува? – спросил Окагбуе, когда Эзинма остановилась наконец перед отцовским оби. Голос Окагбуе не изменился, звучал спокойно и доверительно.

– Под тем апельсиновым деревом, – ответила Эзинма.

– А почему же ты этого сразу не сказала, мерзкая дочь Акалоголи? – яростно выругался Оконкво. Знахарь не обратил на него никакого внимания.

– Пойдем, покажешь мне точное место, – тихо сказал он Эзинме.

– Здесь, – сказала девочка, когда они подошли к дереву.

– Пальцем покажи, – попросил Окагбуе.

– Вот тут. – Эзинма коснулась пальцем земли. Оконкво стоял рядом, рыча, как гром в дождливый сезон.

– Принесите мне мотыгу, – велел Окагбуе.

Когда Эквефи принесла инструмент, он уже снял с плеча сумку из козьей шкуры и накидку и остался в тонком нательном полотнище, обернутом вокруг бедер, конец которого был пропущен между ног и закреплен на поясе сзади. Он без промедления принялся копать яму там, где показала Эзинма. Соседи сидели вокруг него кружком, наблюдая, как яма становится все глубже и глубже. Темная земля с поверхности вскоре сменилась темно-красной, глинистой, которой женщины натирают полы и стены своих хижин. Окагбуе работал без устали, в полном молчании, спина его блестела от пота. Оконкво стоял рядом с ямой. Он предложил Окагбуе сменить его, чтобы тот смог отдохнуть, но Окагбуе ответил, что не устал.

Эквефи ушла в хижину готовить ямс. Муж вынес на этот