Все рушится - Чинуа Ачебе

обглоданные кости, которые Черепах разбросал по полу. А некоторые так разгневались, что вообще отказались есть и улетели домой на пустой желудок. Но прежде чем улететь, они забрали свои перышки, одолженные Черепаху. Оставшись в своем тяжелом панцире, с набитым животом и без крыльев, он попросил птиц передать просьбу его жене. Но птицы отказались. Лишь Попугай, рассердившийся больше остальных, вдруг переменил свое решение и согласился передать жене Черепаха его просьбу.

«Скажи моей жене, – попросил Черепах, – пусть вынесет из дома все мягкие вещи и устелет ими двор, чтобы я мог прыгнуть с неба и более-менее безопасно приземлиться».

Попугай пообещал и улетел. Но, прибыв в дом Черепаха, он велел его жене вынести из дома во двор все твердые вещи. И она вынесла мужнины мотыги, мачете, копья, ружья и даже его пушку. Глядя с неба, Черепах видел, что жена выносит вещи из дому, но разглядеть их с такой высоты не мог. Когда все вроде бы было готово, он прыгнул. Полет длился долго, в какой-то момент ему даже показалось, что он никогда не закончит падать. А потом раздался звук, напоминающий залп из его пушки, – это Черепах рухнул во двор своего дома.

– Он убился? – спросила Эзинма.

– Нет, – ответила Эквефи. – Правда, его панцирь разбился вдребезги. Но по соседству жил великий лекарь. Жена Черепаха послала за ним, и он, собрав осколки, склеил их. Вот почему черепаший панцирь не гладкий, а состоит из кусочков.

– В твоей истории не было песни, – указала матери Эзинма.

– Это правда, – признала Эквефи. – Я вспомню какую-нибудь историю с песней, но сейчас твоя очередь рассказывать.

– Однажды давным-давно, – начала Эзинма, – Черепаха и Кот решили померяться силой с Ямсом… Нет, это не начало истории, – перебила она сама себя. – Однажды давным-давно в мире зверей случился великий голод. Все отощали, кроме Кота, который оставался толстым, и шерсть у него лоснилась, как будто намазанная маслом…

Она осеклась, потому что в этот момент снаружи громкий пронзительный голос прорезал тишину ночи. Это был пророчествующий голос Чиело, жрицы Агбалы. Ничего из ряда вон выходящего в этом не было. Время от времени Чиело становилась одержима духом своего бога и начинала пророчествовать. Но в тот день ее пророчество относилось к Оконкво, поэтому вся его семья внимательно прислушивалась. Все рассказы прекратились.

– Агбала ду-у-у-у! Агбала экенео-о-о-о! – словно острый нож прорезал ночь ее голос. – Оконкво! Агбала экене гио-о-о-о! Агбала чолу ифу ада йа Эзинмао-о-о-о!

При упоминании имени Эзинмы Эквефи резко дернула головой, как животное, учуявшее в воздухе смерть. Сердце болезненно подскочило к горлу.

Теперь жрица подошла к усадьбе Оконкво и разговаривала с ним возле его дома, без конца повторяя, что Агбала желает видеть его дочь Эзинму. Оконкво умолял ее прийти утром, потому что сейчас Эзинма спит, но Чиело не обращала внимания на его слова и продолжала кричать, что Агбала желает видеть его дочь. Голос ее был звонким, как металл, и все жены и дети Оконкво слышали каждое слово, сидя в своих хижинах. Оконкво продолжал объяснять, что его дочка только что переболела и спит. Эквефи быстро увела дочку в их спальню и уложила на высокую бамбуковую кровать.

Жрица предостерегающе выкрикнула:

– Берегись, Оконкво! Не смей перечить Агбале. Когда говорит Бог, человек молчит. Берегись!

Пройдя через оби Оконкво и выйдя в круглый двор, она направилась прямиком в хижину Эквефи. Оконкво следовал за ней.

– Эквефи! – крикнула жрица. – Агбала приветствует тебя. Где моя дочка Эзинма? Агбала желает видеть ее.

Эквефи вышла на порог с масляной лампой в левой руке. Дул легкий ветерок, и она прикрывала язычок пламени сложенной в чашечку правой ладонью. Мать Нвойе тоже вышла из своей хижины с лампой. Ее дети стояли возле дома в темноте, неотрывно наблюдая за странным явлением. Присоединилась к остальным и младшая жена Оконкво.

– Где Агбала хочет видеть ее? – спросила Эквефи.

– Где же еще, как не в своем доме в горах и пещерах? – отвечала жрица.

– Я пойду с вами, – решительно заявила Эквефи.

– Туфиа-а! – выругалась жрица голосом трескучим, словно раскат сердитого грома в сухой сезон. – Как смеешь ты, женщина, по собственной воле предстать перед всемогущим Агбалой?! Берегись, женщина, как бы он в гневе не поразил тебя. Приведи мне мою дочку.

Эквефи вошла в хижину и вернулась с Эзинмой.

– Иди сюда, дочка, – сказала жрица. – Я понесу тебя на спине. Дитя на спине матери не ведает, как долог путь.

Эзинма заплакала. Она привыкла, что Чиело называет ее дочкой, но то была другая Чиело, не та, какую она видела сейчас в желтом полумраке.

– Не плачь, – сказала жрица, – а то Агбала рассердится на тебя.

– Не плачь, – сказала и Эквефи, – она скоро принесет тебя обратно. Я дам тебе с собой кусочек рыбки. – Она снова пошла в хижину и вынесла черную от сажи корзинку, в которой держала сушеную рыбу и все, что требовалось для приготовления супа. Разломив рыбу пополам, она протянула вцепившейся в нее Эзинме половинку.

– Не бойся, – сказала она, гладя дочку по голове, на которой был выбрит симметричный узор. Жрица опустилась на одно колено, Эзинма вскарабкалась ей на закорки, продолжая сжимать в левой руке кусок рыбы, глаза ее блестели от слез.

– Агбала ду-у-у! Агбала экенео-о-о!.. – снова затянула Чиело, взывая к своему богу. Резко развернувшись, она опять проследовала через оби Оконкво, низко склонившись под свесом крыши. Теперь Эзинма ревела во весь голос, громко зовя мать. Два голоса постепенно стихали в черной ночи.

Внезапно странная слабость охватила Эквефи, которая продолжала стоять, глядя вслед удалявшимся голосам, словно курица, чьего единственного цыпленка унес коршун. Голос Эзинмы вскоре перестал быть слышен, и только завывания Чиело раздавались все дальше и дальше в темноте.

– Что ты стоишь, как будто ее украли? – бросил Оконкво, возвращаясь к себе в оби.

– Она скоро принесет ее назад, – сказала мать Нвойе.

Но Эквефи не слышала ее утешений. Постояв еще какое-то время, она вдруг решилась и, промчавшись через хижину Оконкво, выбежала со двора.

– Куда ты? – успел крикнуть он ей.

– За Чиело, – ответила она и исчезла во тьме. Оконкво откашлялся и достал табакерку из своего козьего мешка.

Голос жрицы уже был едва слышен вдали. Эквефи поспешила к главной тропе и повернула по ней налево, следуя за голосом. Разглядеть что-либо в такой темноте было невозможно, но она легко находила песчаную тропу по веткам с влажными от росы листьями, окаймлявшим ее. Она побежала, придерживая ладонями груди, которые, шлепаясь о ребра, мешали бежать. В какой-то момент сильно ушибла ногу о выпиравший из-под земли корень, и ее охватил ужас. Это было дурным предзнаменованием. Она побежала еще быстрей. Но голос Чиело по-прежнему слышался очень далеко. Неужели та тоже бежала? Как это возможно с Эзинмой на спине? Хоть