Все рушится - Чинуа Ачебе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Была уже глубокая ночь, когда гости собрались уходить. Они уводили невесту с собой: в семье жениха она должна была провести семь базарных недель. По деревне шли с песнями, нанося по дороге визиты вежливости ее выдающимся мужам, таким как Оконкво, прежде чем окончательно отправиться восвояси. Оконкво одарил их двумя петухами.
Глава тринадцатая
– Го-ди-ди-го-го-ди-го. Ди-го-го-ди-го. – Это экве обращался к племени. Одним из умений, которым должен был обладать каждый мужчина, было умение понимать гулкий язык этого деревянного инструмента. Бум-м! Бум-м! Бум-м! – через равные промежутки времени бухала пушка.
Еще не пропели первые петухи, Умуофия была погружена в глубокий сон и окутана тишиной, когда заговорил экве и тишину разорвали пушечные выстрелы. Мужчины заворочались на своих бамбуковых кроватях и начали тревожно прислушиваться. Кто-то умер. Казалось, небо расщепилось от грома пушек. Ди-го-го-ди-го-ди-ди-го-го! – скорбная весть неслась в ночном воздухе. Женский вой слабо доносился издалека и опускался на землю траурным покровом. Время от времени, когда к дому, который посетила смерть, подходил мужчина, женский вой перекрывался горестными стенаниями, вырывавшимися из глубины его груди. Раз или два мужчина издавал громкий возглас печали, потом усаживался рядом с остальными мужчинами, и над землей снова плыли бесконечный женский вой и сокровенный речитатив экве. То и дело била пушка. Женский плач не был слышен за пределами деревни, но экве разносил траурную весть по всем девяти деревням и даже дальше. Она начиналась с именования клана: Умуофия ободо дике – земля отважных. Умуофия ободо дике! Умуофия ободо дике! – этот клич повторялся снова и снова, и с каждым повтором в душе каждого, кто в ту ночь проснулся на своем бамбуковом ложе, нарастала тревога. Потом звук экве приблизился, и стало известно название деревни: «Игуэдо, деревня желтого точильного камня!» Это была деревня Оконкво. Снова и снова барабан взывал к жителям Игуэдо, и люди во всех девяти деревнях ждали затаив дыхание. Наконец было названо имя, и люди выдохнули: «Эу-у, Эзеуду умер». Холодная дрожь пробежала у Оконкво по спине, когда он вспомнил последний визит Эзеуду к нему. «Этот мальчик называет тебя отцом, – сказал тогда старик. – Ты не должен быть причастен к его смерти».
Эзеуду был великим человеком, и на его похороны собрался весь род. Били древние барабаны смерти, палили ружья и пушки, мужчины в исступлении метались по деревне, срубая каждое дерево, убивая любую скотину, которая встречалась им на пути, перепрыгивали через ограды и танцевали на крышах. Это были похороны воина, и с утра до ночи попрощаться с ним приходили воины группами разных возрастов. На всех были короткие юбки из подкопченных волокон рафии, тела разрисованы мелом и углем. То и дело из загробного мира являлся дух какого-нибудь предка или эгвугву, говоривший дрожащим неземным голосом и весь покрытый рафией. Некоторые из них были очень воинственными, и в начале дня, когда один из них появился с острым мачете в руке, все, обезумев от страха, бросились искать убежище; предотвратить беду удалось двум мужчинам, которые сумели поймать его и связать крепкой веревкой. Время от времени он изворачивался и делал выпады в сторону этих мужчин, и тогда им приходилось спасаться бегством. Но они неизменно возвращались и подбирали конец длинной веревки, которую он волок за собой. А эгвугву устрашающим голосом пел о том, что Эквенсу, Злой дух, вошел в него через глаз.
Но самому ужасному из духов еще предстояло явиться. Он всегда представал один, в форме гроба, окруженного облаком мух. В воздухе сразу же повисало мерзкое зловоние. Даже самые могущественные колдуны прятались при его приближении. Много лет назад один эгвугву дерзнул не уступить ему дорогу и был пригвожден к месту на два дня. Этот злой дух был одноруким и всегда имел при себе оплетенный сосуд, полный воды.
Некоторые же эгвугву были совершенно безобидными. Один из них от старости нетвердо держался на ногах и всегда тяжело опирался на палку. Неуверенным шагом он приближался к месту, где лежал покойник, какое-то время стоял над ним, всматриваясь, и уходил обратно – к себе под землю.
Между землей живых и обиталищем предков расстояние было невелико. Движение оттуда сюда и обратно происходило постоянно, особенно в дни праздников или когда умирал кто-то из стариков, потому что старые люди были ближе всех к предкам. Жизнь человека от рождения до смерти знаменовалась переходными ритуалами, делавшими его все ближе и ближе к праотцам.
Эзеуду был самым старым жителем деревни. Лишь три человека во всем племени были старше его, и только четыре или пять дожили примерно до его возраста. Когда один из них появлялся, чтобы на нетвердых ногах исполнить погребальный танец племени, молодые мужчины расступались, и шум стихал.
Похороны были пышные, какие и подобали благородному воину. По мере приближения вечера крики и стрельба, бой барабанов и лязг мачете становились все громче и неистовей.
За свою жизнь Эзеуду заслужил три титула, что было редким достижением. Их существовало всего четыре, и лишь один или два человека в каждом поколении удостаивались четвертого, высшего из них, и тогда они становились повелителями. Поскольку Эзеуду был титулован трижды, его следовало хоронить в темноте, сакральную церемонию надлежало освещать лишь одной тлеющей головней.
Но перед этим тихим последним обрядом буйство усиливалось десятикратно. Бешено били барабаны, люди прыгали как безумные, отдавая воинские почести покойному, со всех сторон палили ружья, и скрещивающиеся мачете высекали искры, воздух стал мутным от пыли и пороховых газов. Вот тогда-то и появился однорукий дух с оплетенной бутылью, полной воды. Люди расступились перед ним во все стороны, и шум стих. Тошнотворный смрад, наполнивший воздух, поглотил даже запах порохового дыма. Дух в танце на несколько шагов приблизился к погребальным барабанам, после чего направился к покойнику.
– Эзеуду! – воззвал
