Внук Персея. Сын хромого Алкея - Генри Олди
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тропа ныряет в заросли астериона[26]. Стены звездчатой зелени надвигаются, сходятся шелестящим коридором: трава успела вымахать в рост человека. Канаты из астериона получаются замечательные. Но запах у него… К счастью, дальше лежат благоухающие заросли мирта. Тяжело дыша, Персеиды вступают под сень кипарисовой рощи. Под ногами играет ковер из опавшей хвои. Глаз радует темная зелень деревьев – копий, устремленных к небу. Длинные тени расчерчивают землю, меж ними бьют золотые клинки – лучи восходящего Гелиоса. Воздух хочется пить, как пряное вино.
Когда отцовское святилище открывается братьям, солнце встает прямо над ним. Буйство пламени над снежным мрамором колонн. Стражи‑кипарисы по бокам кажутся черными. Бирюза небесного свода над головами. Зодчий знал свое дело. Ничего лишнего. Крыши над храмом нет. Четыре колонны, квадрат плит, жертвенник.
Отец бы одобрил. Он не любил излишеств.
– Радуйся, Убийца Горгоны, – тихо произносит Электрион.
Сфенел молчит.
Они начинают приготовления. Пока младший смешивает ячменную муку с медом, старший привязывает ягненка и разжигает огонь в углублении за алтарем. Яма и алтарь. Окажись здесь некий Меламп из Фессалии – он бы много смог рассказать о предметах и образах, плоти и символах, высотах Олимпа и глубинах Аида… Но Мелампа рядом нет. Камни по краям кострища грязны от копоти. На дне – зола и угли. На алтаре – бурые потеки. Их еще не успел смыть дождь.
Персея помнят не только сыновья.
Сфенел водружает на жертвенник чашу с мукой и медом. В яме вспыхивает огонь. Трещат смолистые ветки, стреляя белесыми искрами. Ягненок блеет, хочет сбежать. Он ни о чем не подозревает. Ему просто не нравится огонь. Но привязь держит крепко. Суровый, как Зевс в грозу, Электрион посыпает голову ягненка остатками муки.
– Жертву прими, наш отец богоравный…
Кривой клинок – подобие знаменитого Персеева меча – вспыхивает на солнце. Ягненок дергается; слабые ноги подламываются, он тыкается лбом в землю. Электрион подхватывает жертву. Кровь льется в чашу, пятнает алтарь и мощные руки ванакта. Когда кровь брызжет в «огненную яму», капли шипят в пламени.
Красные в желтом.
– Радуйся, отец. Твой сын Алкей оказался достоин тебя. Он бился, как истинный герой, – в голосе Сфенела чудится тень раздражения. – Хвала богам, наш брат остался жив. Он помнит тебя. Мы помним тебя.
Двое стоят над алтарем. Молчат.
Налетает ветер.
Знак?
Вскоре языки пламени лижут освежеванную тушку ягненка. Мясо превращается в уголь. Персеиды оставляют святилище, углубляясь в рощу. Колонны скрываются за деревьями.
– Ты не должен был ехать со мной в Микены!
– Что?
– Тебе надо было остаться в Тиринфе!
– И что бы я сделал? Привязал Алкея к дверному косяку?!
Солнце бьет в глаза Сфенелу. Досадливо морщась, он отступает в тень.
– Ты поехал бы на берег!
– Я?!
– Да, ты! Вместо него! Поехал и обо всем бы договорился.
– Ты в своем уме? Я не смог бы поехать один. Только наш отец был способен на такое.
– Придумал бы что‑нибудь! Вступил бы в переговоры…
– На виду у всех?
– На виду! Главное, чтоб не на слуху. Вы бы объяснились, Птерелай уплыл – и все бы решили: ты прогнал пиратов без боя. Враг устрашился могучего Сфенела!
– Умен ты, братец, задним умом! А кто меня в Микены звал? Вместе, мол, эту парочку очистим… Очистили, в Аид всех Пелопидов!
– Да уж, не вовремя они объявились…
Электрион отламывает веточку. Растирает меж пальцами пахучую хвою.
– А Птерелай – вовремя? Договаривались же, через три дня!
– Может, твой человек напутал?
Электрион испытующе смотрит на брата. Во взгляде нет гнева – только досада.
– Мой человек все передал слово в слово. Не знаю, почему Птерелай приплыл раньше. Хорошо хоть, Алкея пощадил. Телебоям до зарезу нужен Сосновый остров[27]! Им нельзя с нами ссориться…
– Ты прав, – кивает ванакт.
Они со Сфенелом словно поменялись местами. На совете Персеидов кивал и соглашался младший.
– Хромой осел! – негодует Сфенел. – Кто ж мог знать, что он возомнит себя Ареем, Губителем Мужей! Теперь у него сломаны обе ноги, и он решит, что стал Гефестом! Выкует нам новые заботы… Радуйся, брат мой! Мы споткнулись о калеку!
– Никогда, – говорит ванакт. – Никогда не оскорбляй при мне старшего брата.
Сфенел умолкает.
– Никогда, – повторяет ванакт.
И гонит ссору прочь резким взмахом руки:
– Без нас Птерелаю не бросить якорь у берегов Пелопоннеса. В Орее он уже пытался… – Электрион хохочет, вспугнув куропатку в траве. – Наш племянник выщипал Крылу Народа перышки!
Сфенел кривится. Слава племянника ему – кость в горле. Электриону хорошо: тронос делить не с кем. Хозяин Микен еще при жизни отца хлебнул из чаши самовластья. А в Тиринфе тронос один.
– Надо послать доверенного гонца к Птерелаю, – требует младший Персеид. – Назначить встречу заново. В безлюдном месте! И чтоб никто не прознал. Особенно твой возлюбленный племянник. Вояка! Схватится за меч – поди удержи…
Сорвав лист лопуха, Электрион плюет на ладонь.
– Не любишь ты Алкеева сына, братец, – ванакт оттирает руки от крови. – И скажу тебе: зря. Амфитрион – парень с головой. Поймет выгоду, оценит. Как дело сладится, я ему растолкую: что да зачем. У меня от будущего зятя секретов нет! Мы с ним душа в душу!
При виде мрачного Сфенела он вновь разражается хохотом.
– Ладно, идем, – отсмеявшись, говорит ванакт. – Нам еще Пелопидов очищать, будь они неладны…
Горелый прах ягненка братья, вернувшись к святилищу, зарыли в землю. Сфенел полил холмик вином; Электрион – кровью жертвы, оставшейся в чаше. Так всегда поступали, совершая приношения подземным богам, героям и покойникам.
О да, героям и покойникам.
4Оливковое масло бормотало и пузырилось.
Молоденькая стряпуха царила над котлом, как Персефона над «рекой скорби»[28]. Улучив момент, она высыпала в масло лук, нарезанный кольцами, и «вонючую розу»[29]. Если раньше в котле жило кубло змеенышей – детки превратились в матерых гадюк. Шипенье встало – хоть уши затыкай! Соблазнительный дымок потянулся по двору, заставляя людей принюхиваться, а собак – оглушительно лаять. Дождавшись, когда лук зарумянится стыдливой девой, стряпуха открыла крышку корзины, где ждала своего часа рыба. Разделанная заранее, натертая солью и сбрызнутая уксусом, кефаль плюхалась в масляную бухточку кусок за куском. Сверху – дождь над морем – пролилось вино. Вослед упала мелко порубленная зелень.
