Севастополист - Георгий Панкратов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но полотно сна разрывалось, и я уже был везде и нигде, всем и никем, я спал и был сном, я просыпался и становился реальностью. Все голоса слились в единый гул, и меня закрутило, подняло над тем, что казалось твердью, и стремительно понесло вверх, над миром. Передо мною, как бабочки, кружились тысячи жизней, и я всматривался в каждую и видел в ней себя. И звучал поверх всего невыносимо громкий голос Кучерявого:
– Тебе осталось только принять Истину, сделать последний шаг до нее, для которого ты здесь.
Открыв глаза, я понял, что чувствую себя идеально – как будто только что вышел в мир. Встал, готовый идти – пускай и всю оставшуюся жизнь, без отдыхов и перевалов, столько было во мне сил! Передо мною стоял человек в капюшоне, с седыми кудрявыми волосами, и я внезапно понял, какой он морщинистый и старый, должно быть, изрядно поживший. И это от него я убегал? На него не мог найти управы? Его боялся до дрожи в коленях, до потери пульса и речи?
– Принять? – переспросил я. – Сделать? А что, если мне здесь не нравится?
– О чем ты? – Кучерявый выглядел озадаченно.
– О том, что не нужно заговаривать мне зубы, пока сплю. Убеди меня наяву – когда я стою перед тобой.
– Вообще-то я молчал, – пожал плечами Кучерявый.
Мне снова стало неловко, и опять пробуждалась злость – ну почему, в конце концов, я испытываю стыд и трепет? Что, кроме ненависти, заслужил этот человек?
Но, подумав это, понял: нет во мне никакой ненависти. Она была, но осталась по ту сторону сна, и теперь я стоял напротив этого казавшегося жутко утомленным человека и просто не знал, что думать, что делать. Что чувствовать.
– Скажи для начала, – обратился я к нему. – Зачем нужна была эта охота?
Кучерявый посмотрел на меня, и я увидел лицо самого мирного человека на свете.
– Пойдем! – предложил он. – Наши ветшайшие предки – то есть настолько ветхие, что были ветхими еще для тех, кого называем ветхими мы – очень почитали такой формат: неспешные прогулки и беседы. Нам есть о чем поговорить, – сказал он не без удовольствия. – Сюда заносит всяких, но ты стойкий и пытливый, тебя интересует суть вещей, я бы сказал – Истина.
Кучерявый сделал несколько шагов, но не в сторону проема, а туда, откуда я пришел, – к постаменту. Только мы отправились другой тропинкой, огибая его с противоположного края.
– А что в арках? – удивленно спросил я. – Ведь мне казалось, что если цель – то нужно идти вперед, а не возвращаться. Тем более туда, где целью и не пахнет, а пахнет одной лишь сыростью.
Он рассмеялся, но медленно и задумчиво.
– Ты все увидишь, – сказал он. – Просто следуй за мной.
Когда мы подошли, я заметил, что с этой стороны постамента картина заметно отличалась. Нет, сам постамент был тем же самым, и даже углубления-воронки, наверное, были того же диаметра, но дело не в них. Вдоль постамента росли странные деревья, само появление которых в Башне казалось невероятным, но еще невероятнее было то, как эти деревья выглядели.
Из обыкновенной земли, утрамбованной под нашими ногами, росли обыкновенные крепкие стволы, и они делились на ветки – крупные и помельче, как и положено всем деревьям. Странность начиналась дальше: вместо зеленых живых листьев на деревьях росли непонятные металлические пластины, имитирующие их. Листья сверкали – по ним непрерывно шел ток, он же заставлял их шевелиться. Я бы сказал, что электрические листья крепились к веткам, но это было не так: они именно что росли, являясь неотделимым фрагментом дерева. Я удивленно рассматривал их, пытаясь обнаружить подвох. Но так и не обнаружил.
Здесь был небольшой парк – как и полагалось уровню, в черном и синем тонах. Деревья треском своих шевелящихся листьев словно приглашали пройтись по нему: аллейка уводила вдаль, в какую-то совсем кромешную темноту.
Я с опаской смотрел на этот дивный, но отпугивающий мир.
– Что это такое? – я даже не спрашивал, просто мысль сорвалась с языка.
– Это ламповое поле. Обычное ламповое поле.
Вообще-то, я спрашивал про деревья, но то, что услышал, заставило о них забыть.
– Только оно холодное, – зачем-то добавил Кучерявый.
– Это заметно. – У меня и вправду шел пар изо рта.
– Мы здесь затеяли небольшую реконструкцию, – несколько смущенно проговорил мой спутник. – Мы теперь в правом секторе уровня. Впрочем, цоколи рабочие, но сам сектор немного барахлит. Он отвечает за то, что чуть-чуть севернее – на так называемом материке. Ну да не суть, ты это поймешь позже, – заключил он, догадавшись, что его слова ничего мне не прояснили. – Но ничего, мы его починим, и снова все станет нормально.
– А моя лампа подходит сюда? – неуверенно спросил я.
– Лампы все одинаковы, – кивнул Кучерявый. – Работающее поле удержит их без всякого цоколя. Другое дело – сама лампа, которую ты выбрал, ее форма. Она по-настоящему прекрасна. Это, с позволения сказать, госпожа лампа!
– Ты давно мне это говорил. – Опять навалились неприятные воспоминания, и я стал груб. – Есть что-то новенькое в арсенале?
– Уже по выбранной лампе можно с большой долей вероятности сказать, кто из избранных куда дойдет, где остановится. Например, Инкерман предпочел лампу, олицетворявшую зацикленность, почти что замкнутый круг, – с такой лампой до нас не доходят. Но если бы он выбрал шарик, на который смотрел вначале, или сердечко, как у твоей подруги Тори, шансов не было бы даже на то, что он поднимется выше Потребления. Так вот, помнишь, что ты спросил в самом низу, когда вас знакомили с Башней?
– Вопросов было немало, – я пожал плечами.
– Нет, что ты! – воскликнул Кучерявый, будто я сморозил откровенную глупость. – Такой вопрос один, и его невозможно забыть! Ты спросил: когда
