Танец с драконами - Джордж Мартин

Пещеры казались вечными, огромными и безмолвными. Они были домом для более чем трех десятков живых певцов и для костей тысяч умерших и простирались далеко вглубь полого холма.

— Люди не должны блуждать в этом месте, — предупредила их Листва. — Река, которую вы слышите, стремительна и черна, и течет все ниже и ниже к темному морю. Есть проходы, которые идут еще глубже, бездонные колодцы и неожиданные провалы, забытые пути, которые ведут к самому центру земли. Даже мой народ не исследовал их все, а мы жили здесь тысячи тысяч ваших человеческих лет.

Хотя люди Семи Королевств и назвали бы их "Детьми Леса", Листва и её народ не слишком походили на детей. Скорее, маленькие мудрецы леса. Они были меньше людей, но ведь и волки тоже меньше лютоволков, что не делает их щенками. У них была смуглая кожа, пестревшая бледными пятнами, как у оленя; и большие уши, которые могли слышать то, что не услышал бы никто из людей. Их глаза тоже были большими — огромные золотистые кошачьи глаза, которые могли рассмотреть проходы там, где глаза мальчика видели только черноту. На их руках было только по четыре пальца с острыми черными когтями вместо ногтей.

И они действительно пели. Пели на Истинном Языке, так что Бран не мог понять слов, но их голоса были чисты, как зимний воздух.

— А где остальные певцы? — как-то спросил Бран у Листвы.

— Ушли вниз, в землю, — ответила она. — В камни, в деревья. До прихода Первых Людей все эти земли, которые вы называете Вестерос, были для нас домом, хотя даже в те дни нас было мало. Боги дали нашему роду долгую жизнь, но малую численность, чтобы мы не переполнили мир, как олени переполняют лес, где нет волков, которые бы охотились на них. То было на заре дней, когда восходило наше солнце. Теперь оно заходит, а наше число давно сокращается. Великаны тоже почти исчезли, те, что были нашей погибелью и нашими братьями. Больших львов на западных холмах перебили, все единороги исчезли, мамонтов осталось несколько сотен. Лютоволки пережили нас всех, но и их время придет. Ни для них, ни для нас нет места в мире, который построили люди.

Говоря это, она казалась печальной, поэтому Бран тоже расстроился. Только позднее он подумал: Люди бы не опечалились. Они бы рассердились. Люди ненавидели бы и клялись кроваво отомстить. Певцы поют грустные песни, а люди бы сражались и убивали.

Однажды, вопреки предостережениям Листвы, Мира и Жойен решили посмотреть на реку.

— Я тоже хочу пойти, — сказал Бран.

Мира с грустью посмотрела на него. Река была шестьюстами футами ниже, вниз по крутым склонам и извилистым проходам, объяснила она, и в конце еще необходимо спуститься вниз по канату.

— Ходор никогда не выкарабкается с тобой на спине. Мне очень жаль, Бран.

Бран помнил время, когда никто не мог лазать так же хорошо, как и он, даже Робб или Джон. Часть его хотела кричать на них за то, что оставляли его, а другая часть хотела плакать. Он ведь был почти взрослым мужчиной, поэтому ничего не сказал. Но после того, как они ушли, он скользнул внутрь Ходора и последовал за ними.

Огромный конюх больше не бился с ним как в первый раз — в башне у озера во время грозы. Как собака, из которой выбили весь задор, Ходор сворачивался клубком и прятался всякий раз, когда Бран за него брался. Его тайное убежище было где-то глубоко внутри него — яма, где даже Бран не мог его достать."Никто не хочет тебе навредить, Ходор, — обращался он к большому ребенку, у которого забрал плоть. — Я только хочу снова ненадолго стать сильным. Я верну твое тело, как всегда возвращаю".

Когда он надевал шкуру Ходора, никто ни о чем не догадывался. Брану нужно было только улыбаться, делать, что ему говорили, время от времени бормотать “Ходор” — и он мог со счастливой ухмылкой следовать за Мирой и Жойеном, не вызывая подозрений. Он часто увязывался за ними, звали его или нет.

В конце концов, Риды были рады, что он пошел. Жойену довольно легко удалось спуститься вниз на веревке, но когда Мира с помощью лягушачьего копья поймала слепую белую рыбу и пришло время взбираться обратно, его руки начали дрожать, и он не смог бы залезть наверх. Так что им пришлось обвязать Жойена веревкой и позволить Ходору тащить его. "Ходор, — ворчал он при каждом усилии. — Ходор, ходор, ходор”.

Лунный серп был тонким и острым, как лезвие ножа. Лето откопал отрезанную руку, почерневшую и покрытую инеем — она ползла по насту, сжимая и разжимая пальцы. На ней оставалось еще достаточно мяса, чтобы наполнить его пустой желудок. Потом он разгрыз кости и добрался до костного мозга. Только тогда рука вспомнила, что она мертва.

В теле волка Бран ел вместе с Лето и его стаей. В теле ворона он кружил с птицами над холмом, высматривая врагов и ощущая прикосновения ледяного воздуха. В теле Ходора — исследовал пещеры. Он нашел комнаты, полные костей, уходившие глубоко в землю шахты, места, где скелеты гигантских летучих мышей свисали с потолка вниз головой. Он даже пересек узкий мост, каменной аркой перекинутый над бездной, и на дальнем конце открыл ещё больше ходов и пещер. Одна была полна певцов, сидящих, как Бринден на престоле, в своих гнездах из корней чардрев, сплетённых вокруг их тел и проросших сквозь них. Многие показались ему мертвыми, но стоило пройти перед ними, как их глаза распахнулись и стали следить за светом его факела, а один открывал и закрывал морщинистый рот, будто пытаясь заговорить. "Ходор", — сказал ему Бран и почувствовал, как настоящий Ходор пошевелился внизу, в своём убежище.

Восседавший на троне из корней в огромной пещере, полутруп-полудерево, лорд Бринден походил скорее не на человека, а на какую-то жуткую статую из перекрученной древесины, старых костей и сгнившей шерсти. В этих бледных останках живым казалось только лицо с единственным огненным глазом, горящим, как последний уголек в потухшем костре, и окруженным извивающимися корнями и клочками жесткой беловатой кожи, свисающей с пожелтевшего черепа.

Его вид всё еще пугал Брана — корни чардрева, змеями пронзающие иссохшую плоть, грибы, проросшие на щеках, белый древесный червь в пустой глазнице. Лучше, когда факелы не горели. В темноте он мог представить, что ему шепчет трехглазая ворона, а не какой-то омерзительный говорящий труп.

Однажды я стану таким же, как он. Эта мысль наполнила Брана ужасом. Хватит и того, что сам он сломан, а ноги сталибесполезными. Неужели он обречен утратить и остальное, провести все оставшиеся ему годы с чардревом, прорастающим из него и сквозь него? По словам Листвы, лорд Бринден черпал жизненные силы из дерева. Он не нуждался в пище и воде. Он спал, видел сны, наблюдал. Я собирался стать рыцарем, вспомнил Бран. Я мог бегать, лазать, сражаться. Казалось, это было тысячу лет назад.