Все реки текут - Нэнси Като

Чарли уже начал впускать желающих на пароход. Первым посетителем была собака – эрдельтерьер, принадлежащий одному из строителей. Он прибыл с десятишиллинговой банкнотой в пустой банке, привязанной к его ошейнику, и клочком бумаги, на котором было нацарапано: «1 пач. прессован, табака, 1 дюж. спичек, 1 1/2 инд. чая. Пожалуйста, положите товар и сдачу в банку».

Собаку звали Ниггер. Рассказывали, что хозяин собаки научил ее вытаскивать из воды пустые бутылки, и теперь у него в хижине собралась огромная коллекция всевозможных бутылок, которую он надеялся со временем выгодно продать. Однажды кто-то попытался извлечь деньги из банки, что у Ниггера на шее – «и всего-то, чтоб пошутить,» – и чуть не потерял руку. Собака отдавала банку только у прилавка плавучего магазина.

Дели вытащила записку, положила требуемый товар и сдачу, дала собаке печенье и, ласково погладив ее, отпустила. Собака положила печенье у края воды и, прежде чем отправиться домой, съела его.

– Он всегда останавливается на минутку, чтобы пересчитать сдачу, – сказал мужчина с торжественно-серьезным выражением лица, известный под кличкой «Ларри-трепач», который стоял, небрежно облокотясь о прилавок: – Скажите, мэм, нет ли чего-нибудь горячительного? У меня большая потребность в темном четырехпенсовом.

– Вы знаете, что нам не разрешается привозить алкоголь в поселок строителей, – твердо сказала Дели. Ей было известно, что некоторые пароходы занимались перевозкой спиртного, один капитан хранил этот незаконный товар в скорлупе кокосовых орехов. Темным четырехпенсовым называлось отвратительное крепленое вино, настоящее черное пойло, которое было официально запрещено, потому что стало причиной нескольких драк со смертельным исходом. Она надеялась, Что никто из мужчин не вспомнит сейчас, как «Филадельфия» нагружалась когда-то виски, чтобы обеспечить питьем именно этот лагерь – тогда пароходом командовал еще Брентон.

– Бутылочки для детей? Да, да, есть, и самого последнего образца: чтобы легче было мыть, открываются с двух концов, – говорила она молодой худощавой женщине, затерявшейся в толпе мужчин у прилавка. Дели и молодая мать вполголоса поговорили о молочных смесях и пустышках. «Я действительно помогаю этим женщинам, занесенным судьбой в такое дикое место, тем, что подвожу простые, но жизненно важные вещи к самому порогу их дома, – думала Дели. – Кроме того, для них важно то, что есть женщина, с которой можно поговорить».

Прибыль росла, и торговля расширялась. Скоро у нее уже будет достаточно денег, чтобы дать одному из детей медицинское образование; не Мэг – Мэг хочет быть медсестрой. Впрочем, после суда ее финансовое положение, возможно, ухудшится. И слава Богу, что она не уступила домоганиям Сайрэса Джеймса: ее личная жизнь должна быть безупречна, – размышляла Дели.

Адвокат откинулся в кожаном кресле, сложил перед собой кончики пальцев и взглянул на Дели.

– Полагаю, ваша личная жизнь выше всяких подозрений. Вы ведь не живете врозь с вашим мужем или что-нибудь в этом роде?

– Нет, но он – лежачий больной, понимаете, и не очень интересуется детьми.

– И все же лучше, если бы он подписал заявление о возвращении ребенка. Если та женщина не сможет доказать, что вы ведете аморальную жизнь и не способны воспитывать ребенка или что домашнее влияние на девочку тлетворно и пагубно… – Он улыбнулся абсурдности такого предположения. У него был большой жизненный опыт, он любил хорошую еду, вино и женщин; но это хрупкое существо с большими синими глазами, полными печали, тронуло даже его циничную душу, ожесточившуюся за многие годы общения с человеческими слабостями и ошибками.

– О, нет, ничего такого, – с облегчением сказала Дели, тоже улыбаясь от того, что она твердо может так сказать. Никто, кроме нее, не знает, какой она испытала искус; в ее положении один только шорох сплетни может все погубить.

– Ну а остальное – то, что у вас был туберкулез, кочевая жизнь на реке, смерть вашего ребенка на пароходе, даже то, что Мелвиллы обеспечены и могут создать вашей дочери налаженный быт, – этого всего недостаточно, чтобы отобрать ребенка у родной матери. Девочка уже закончила начальную школу и всегда была послушным ребенком. Законы в отношении детей направлены на то, чтобы защищать их от явно неподходящих родителей. Насколько я понимаю, вам не о чем беспокоиться.

Провожая ее к двери, он вежливо улыбнулся, показав ряд великолепных зубов.

– До свидания, миссис Эдвардс. Я составлю прошение в суд, согласно которому вы получите особое предписание об устранении этой миссис Мелвилл от воспитания вашей дочери, она должна будет передать ее вашим заботам.

– А если девочка захочет у нее остаться?

– К счастью, она еще молода и суд сам решает, что для нее лучше. Если бы она была совершеннолетней, тогда другое дело.

Дели вернулась в свой отель в Аделаиде, раздумывая над тем, как хорошо, что этот добрый человек не знает всей правды. Может быть, следовало ему все рассказать? В самом тайнике ее души таилось нечто ужасное. Доктор в больнице в Уэйкери знал, а миссис Мелвилл, – так же как и Брентон, по-видимому, догадывалась что она несет ответственность за смерть последнего ребенка. Доктор держал тогда ее сторону, и она не сомневается, так было бы и сейчас, но сама она никогда не переставала корить себя. Как наше прошлое определяет наше будущее! Действие мгновенно – один шаг, одно слово, – а последствия остаются навсегда. Она вспомнила, как оттолкнула Адама и этим обрекла его на смерть. Где-то далеко-далеко в потоке жизни вы совершили какую-то незначительную ошибку, и ваша жизнь пошла по другому руслу и к другому концу.

Дели подумала о реке, о том, как Муррей, уже несущий свои воды на северо-запад, был остановлен в каком-то месте незначительным смещением земной коры и, резко повернув к югу, добрался в конце концов до Южного океана, вместо того чтобы истощить себя в песках внутренней Австралии, как многие реки, текущие на запад. Всего лишь изменение направления и вся история этой части континента пошла по-иному.

Когда они шли от Руфуса вниз по реке, с одной из пустынных излук их окликнул «старатель»-одиночка, живший в ветхой хижине, стоящей на самшитовом основании. Дели он напоминал немного Хэйри Харри с его простейшей философией, потому что Скотти, так звали старателя, избегал усердного труда. Но когда они подошли к берегу, оказалось, что его лагерь чист, как больничная палата: земля перед дверью тщательно подметена, пустые банки и бутылки сложены за хижиной, а ящики аккуратно составлены на берегу.

– Продал немного трески проходящему пароходу, есть что потратить, – сказал Скотти. – Табак – это то, что мне действительно нужно, табак, мука и чай. Я называю их предметами первой необходимости. Женщины к ним не относятся, так же как и пиво, хотя, заметьте, – сказал он, подмигивая, – окажись они тут, я бы не сплоховал. Но работать как раб, чтобы содержать жену и детей… Нет, это не для Скотти. Лежать на солнышке и смотреть, как бежит река, – вот мой идеал жизни.