Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Позвольте спросить вас, — сказал он через минуту, — не было ли у вас брата?
Граф, утешавшийся еще мыслью, что панический страх его кончится ничем, услышав это, — задрожал, попятился, кинул блуждающий взгляд и, молча, упал на диван, уставив глаза на Вацлава.
Лицо его выражало такой испуг, замешательство и страх, будто в самом деле глас Божий спросил его: «Каин, что сделал ты с братом твоим Авелем?»
Но через минуту долгая привычка к притворству, уверенность, утвержденная в нем временем, что тайна не может открыться, придали ему несколько силы; он встал и, оглядывая с головы до ног стоящего перед ним Вацлава, спросил:
— Зачем ты меня об этом спрашиваешь?
— Вы знаете это, — отвечал Вацлав, — я сын вашего брата, у которого отняли вы имение, жену которого оттолкнули, не дав ей не только того, на что она имела право при жизни, но лишив ее и могилы по смерти, и утешения при кончине, отняв у ее дитяти имя, принадлежащее…
Граф, бледный, как стена, вскочил снова с лихорадочным трепетом.
— Негодяй! — крикнул он. — Кто внушил тебе эти мысли?.. Это обман, это клевета! Сирота, сын какой-то бродяги, ты восстаешь на своего благодетеля, кусаешь руку, которая подала тебе хлеб!
— Я не негодяй, — произнес Вацлав, стараясь сохранить хладнокровие, — а вы не благодетель мой; кто и что я, на это есть у меня несомненные доказательства и свидетели; если вы не отдадите мне добровольно моего положения в свете и имени родителей, я добуду их иначе.
— Доказательства! А какие же могут быть у тебя доказательства? — спросил граф с загоревшимися глазами.
— Твое собственное убеждение, твое замешательство, твой испуг, это, во-первых, — ответил Вацлав смело, — потом ты видел и другие, ты читал письмо отца моего, обрызганное его кровью; у тебя в руках были бумаги, но ты неосмотрительно кинул их, чтобы завладеть имением брата. Владей же им, — прибавил Вацлав, — я пришел напомнить не о нем, но об имени, о чести матери, о спокойствии отца в гробу… Это отнял ты и должен возвратить!
— Как это? Ты смеешь мне предписывать условия! — проворчал граф в гневе.
— Я не предписываю: твоя собственная совесть должна заставить поступить так.
— Это все сказки, подлог, скверный и подлый обман, — воскликнул Дендера, — а ты…
— А я, вероятно, — прервал Вацлав, — в твоих глазах, как и несчастная мать моя, только ненужный наглец; но я не умру, как она, без священника и врача, в страшной нищете; Бог этого не допустит!
Говоря это, он повернулся и хотел уже уйти, как граф схватил его за руку; губы у него тряслись, глаза блуждали, грудь беспокойно вздымалась.
— Что ты хочешь начать, неблагодарный? — спросил он.
— Неблагодарным назвать меня нельзя, потому что я прежде пришел сюда, тогда как мог идти сначала куда-нибудь в другое место; начну, что Бог положит на мысли…
— Чего ты хочешь от меня, мучитель мой и моих детей?
— Я хочу справедливости, моей собственности и моего имущества.
Граф остановился, уставил глаза в пол и задумался.
— Нет, нет! Это невозможно! — воскликнул он. — Это унижение! Лучше смерть.
И он рассмеялся и крикнул:
— Ступай вон!
Но прежде чем Вацлав дошел до дверей, он воротил его снова.
— Чего ты хочешь, — спросил он, — хочешь имения?
— Хочу вернуть свою собственность.
— Собственность! — И Дендера снова засмеялся болезненно. — Хочешь собственности, запятнанной преступлением, которое доказываешь мне, хоть и не докажешь.
— Хочу собственности, которая принадлежит мне.
— Хочешь поместья?
— Чести моего отца.
— Откажешься от собственности, забудешь все?
— Стало быть, я не обманщик, — подхватил Вацлав, — и мать моя не бродяга?
Граф смешался и замолчал на минуту.
— Я толкую с тобой как с клеветником, — сказал он потом уклончиво. — Правда или ложь, ты всегда найдешь злонамеренных людей, готовых повторять клевету; замараешь мое доброе имя, необходимое мне и детям; лучше я соглашусь заплатить тебе.
— Я не хочу милостыни, — ответил Вацлав, подымая голову, — я хочу моей собственности.
— И станешь хлопотать о ней, срамя дом, который воспитал тебя с детства?
— Воспитал! — засмеялся, в свою очередь, Вацлав. — Воспитал сына брата как сироту, из милости, в уничижении, в рабстве, лишив его имени, священных уз крови и выдавая его за подкидыша…
Взглядом презрения и вместе сострадания окинул Вацлав графа; воспоминания о несчастной матери возмущали его, нужно было много душевной силы, чтобы удержаться от гнева и жажды мщения; но ему на память приходили слова ксендза Вареля и укрощали его.
Он выбежал из комнаты графа, оставив его погруженным в тяжелые размышления и страх, и кинулся в беспамятстве в сад. Здесь, едва пройдя несколько шагов, встретил он Цесю, которая, пораженная его видом, крикнула, попятилась и потом, смеясь, воскликнула:
— А, это вы, пан Вацлав!
Но когда она подняла глаза, когда взгляды их встретились, когда вся буря души Вацлава, его кровавая печаль и глубокое волнение поразили Цесю, смех замер на ее губах, и, подходя к нему, она с женским состраданием живо спросила его:
— Что с вами? Что с вами случилось?
— Ничего, — ответил бедный музыкант, отстраняя с лица волосы, облитые потом страдания, — ничего, ничего!
— Вы испугали меня: ваше лицо так страшно изменилось!
— Я немного болен.
— Так вы воротились к нам?
— Нет, я только на минуту, — и он вздохнул, — ведь на свадьбу еще рано! — прибавил он, улыбаясь болезненно.
— На свадьбу! Ах да, я приглашала вас; но с таким лицом мертвеца, с этим взглядом убийцы, благодарю! Вы перепугали бы всех гостей и помрачили бы мой светлый день.
— Так это будет день такой светлый? — спросил печально Вацлав.
— Почему же нет? — возразила живо Цеся. — День, в который я навеки привяжу к ногам моего возлюбленного. Вы знаете, как он меня любит! Только люди его лет умеют привязываться так беспредельно, служить как невольники, слушаться как дети…
— А вы хотели бы только невольников, льстецов и послушных?
— Да, потому что я люблю приказывать и царствовать! — воскликнула она надменно. — Но вы идете с вашей тайной, словно туча с бурей, печальны, угрюмы; скажите же мне, что это значит? Вы потеряли место? Но ведь отец, конечно, не откажет вам ни в кровле, ни в столе, ни в пребывании у нас.
— О, я об этом не прошу!
— О, уже такая гордость! — рассмеялась Цеся, пожимая плечами. — Откуда же это?
Вацлав замолчал. Странная мысль блеснула у него в голове в эту минуту; он любил, или казалось ему, что любил Цесю, он мог поставить графу в условие брак с его дочерью, разрешение легко было выхлопотать из Рима;
