Собрание сочинений в десяти томах. Том 4 - Юзеф Игнаций Крашевский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Отчего же бы мне не быть гордым? У каждого есть своя гордость: у вас, знатных, гордость барства, у нищего гордость бедности, у сироты гордость Божьего покровительства. Да, — прибавил он, — признаюсь, я горд.
— Что это за перемена с вами? — заметила Цеся, обиженная тоном ответа. — Я никогда еще не слышала вас, говорящего таким образом.
— Зато я никогда не был так сильно взволнован!
— Что же так тронуло вас? Отъезд от Дембицких? — сказала она насмешливо.
— Нет, — ответил Вацлав, — возмущает меня вид молодого, прекрасного существа, которое ради шума и блесток продает себя старику…
— Ха! Ха! Вот великолепная выходка! Боже! Что с вами сделалось, пан Вацлав? Не нужно ли воды?
Вацлав взглянул на нее холодно и, отодвигаясь, сказал:
— Вам никогда не понадобится вода, потому что ничто не взволнует вас; вы всегда одинаково холодны и равнодушны, как камень.
— Удивительная вещь, что вы позволяете себе подобные выражения!
— Отчего же бы мне не сказать, что я думаю?
— Оттого, что мы слишком далеко» стоим один от другого! — воскликнула оскорбленная Цеся. — Я не ожидала от вас подобной неуместной откровенности.
Странная улыбка мелькнула на губах Вацлава, он снял шляпу и поклонился.
— Прощайте, — сказал он, — госпожа маршалкова Фарурей!
— Прощайте, господин музыкант!
В глазах Цеси сверкали злоба и оскорбленная гордость; в его глазах блестело сострадание; не ускользнуло, однако же, от графини, что особенное что-то, должно быть, изменило их взаимные отношения, и ею овладело беспокойство. В сердце ее было немного чувства к нему, это было первое чувство, и оно пробивалось сквозь позднейшие впечатления. В замешательстве она взглянула ему вслед, хотела позвать его, но Вацлав был уже далеко; взбешенный, он входил в комнату, где граф сидел задумавшись, хватаясь, как утопающий, за самые дикие вещи и неправдоподобнейшие средства защиты.
— Я жду еще ответа дяди! — произнес молодой человек.
Граф встал.
— Я не хочу стыда, пересудов, толков, процессов, я готов скорей принести самую большую жертву, — произнес он, подавляя гнев. — Я согласен на все; должно поберечь меня и детей, и их… Я скажу перед людьми, что сегодня только узнал я и убедился, кто ты, признаю тебя сыном брата… Цеся может быть твоей женой, ее приданое твоею частью…
— Панна Цесилия не может быть моей женой, — возразил Вацлав. — Мы слишком близки по родству и слишком далеки по чувствам; возвратите мне имя, а в остальном сойдемся…
— Следовательно, ты даешь мне слово, что будешь видеть во мне не врага, а дядю, что забудешь и простишь прошлое, что не подашь людям повода обвинять меня за тебя?
— Да судит Бог ваш проступок, — сказал Вацлав, радуясь, что все кончится, — и простит вас, как я вас прощаю… Мать моя в небе станет молиться о вас за признание прав ее сына.
У графа словно камень отвалился от сердца, он схватил Вацлава за руку и, таща его за собой, сказал:
— Пойдем же со мной, пойдем же со мной!
Молча прошли они двор, тот самый, куда приходила изгнанница, нищая, мать Вацлава, просить напрасно сострадания у брата, поднялись по лестнице и вошли в залу.
Здесь уже собрались: графиня, Цеся, Сильван и неотступный, ежедневный гость — маршалек Фарурей; несколько посторонних лиц, явившихся по делам, увеличивали общество, судьба словно нарочно привела их свидетелями.
С непритворным волнением граф ввел Вацлава, на лице которого виднелись и грусть, и некоторая гордость.
— У меня был брат, — сказал торжественно Дендера, — я думал, заблуждаясь, что он скончался без потомства; нынче получил доказательства, что он оставил сына; вот сын его, а ваш брат, — граф обратился к Цесе и Сильвану, — мой племянник Вацлав Дендера. По странному стечению обстоятельств я не знал этого прежде. Я воспитал сироту, Бог послал мне в нем родного.
Сказав это, он с фарисейскою нежностью поцеловал молодого человека, который содрогнулся при этом поцелуе Иуды.
Присутствующие выслушали и остолбенели; чужие поспешили только поздравить и восхититься великодушием графа, который в волнении, уже превышающем его силы, скорей упал, чем сел в ближайшее кресло.
Цеся, бледная, как тень, первая подошла к Вацлаву и, не зная, как приветствовать его, что сказать ему, протянула только руку.
Сильван, встревоженный, потому что сейчас рассчитал, сколько будет стоить этот новый брат, подошел и обнял его весьма неохотно; графиня кинулась было к мужу с расспросами, но его пасмурное лицо, какой-то стеклянный взгляд, дрожащие губы и молчание оттолкнули ее.
Все общество, пораженное этим необыкновенным происшествием, словно растрескалось на части; чужим понадобилось уехать, чтобы разнести новость по соседям; а домашние ждали с нетерпением отъезда, чтобы узнать от графа подробности. Задумавшаяся Цеся равнодушно и холодно принимала предупредительные любезности Фарурея, и он, чувствуя себя лишним, вскоре под каким-то предлогом исчез из Дендерова. Вацлав потихоньку также удалился из залы, сел на свою бедную тележку и отправился к ксендзу Варелю, рассказать ему последствия своего первого визита и просить совета, как поступить дальше.
В это время граф, ослабевший уже под несколькими ударами, один за другим неожиданно поразившими его (несколько дней тому назад он получил известие, что теща вышла замуж), в молчании вытащился из залы и слег в кровать.
Поведение свое с Вацлавом он признал слабостью характера, устраняющею его, по счастью, от дальнейших выходок стыда. Отрекшись от жены брата и ее сына, он побоялся увеличить это преступление убийством и ограничился только отнятием у них собственности и скрытием происхождения дитяти. В настоящее время у него не хватало сил на борьбу и процесс; под влиянием страха он готов был согласиться на все, лишь бы не затеяли унизительного для него дела. Гордость и боязнь общественного мнения спасли его на этот раз от окончательного падения. Но мысль отдать половину захваченного имения, что при уплате долгов могло разорить его вконец, потери и все неприятности так поразили его, что в припадках сильнейшей горячки он едва не лишился жизни.
Болезнь в ее угрожающих симптомах развивалась с неимоверною быстротою. Послали за врачом, а графиня с французским романом в руках явилась к кровати больного разыгрывать роль отчаивающейся супруги.
Цеся, по отъезде Фарурея и Вацлава, погруженная в черные размышления, сидела неподвижно в креслах, словно громом пораженная; самые странные картины, догадки и планы мелькали в голове. Неожиданное происшествие этого дня было очень важно Для Цеси, она видела теперь возможным то, что казалось ей вчера смешным; сердце ее билось, в нем пробуждалась любовь; с другой стороны,
