Искатель смерти - Саймон Грин

Он беседовал со своим отцом, почитаемым главой клана Искателей Смерти, который находил время для чего угодно, только не для своего сына. Оуэн хотел бы любить его, восхищаться им, но у них были разные представления о правде, силе и чести. Их связывала кровь, но разделяла политика. Оуэн не понимал, чем или кем является для него отец, пока тот не ушел навсегда, оставив сына в жестоком, враждебном мире. Тогда он улетел на Виримонде, погрузился в исторические изыскания, понадеявшись, что его оставят в покое. Он не хотел иметь отношения к политике и интриганам, которые погубили отца. Он хотел быть ученым, а не воином и закрыть глаза на то, что не хотел видеть.

Картины прошлого неслись вспять, все быстрее и быстрее, этот поток замедлялся только на самых важных событиях, самых памятных лицах. На поворотных моментах жизни, определявших ее форму и смысл. Теперь он мог понять, что было самым важным и значительным. Отвага. Любовь. Честь. Клубок разматывался дальше и дальше, пока не открылась самая сердцевина – там, где закладывалась судьба Искателя. Он смог оглядеть всю свою жизнь, от начала до конца, впервые увидеть все с предельной ясностью, определить самое важное. Быть воином и человеком чести, старательно исполнять свой долг, выступать в защиту друзей и идеалов, защищать страдающих, наказывать виновных. Воевать, чтобы положить конец войнам, заботиться о тех, кого преследует Империя, быть опорой для попавших в беду.

Быть Искателем Смерти.

Лабиринт Безумия принял к себе человека, которого звали Оуэн Искатель Смерти, оставил в нем самое существенное и важное, а потом перестроил душу и тело, сделал его сильнее и целеустремленнее, чем прежде. Недостатки и слабости были отсеяны, достоинства – отшлифованы до блеска. Он ясно видел цель и ни за что не отвернул бы от нее взгляда. Лабиринт одарил его бесценными дарами и своим благословением, а потом позволил ему проснуться.

Оуэн очнулся и встревоженно посмотрел по сторонам. Поток воспоминаний растаял, как прерванный сон. С ним происходило что-то удивительное, но он уже забыл, что человеку не может быть позволено вечно видеть свою обнаженную душу. Его ум стал ясным и свежим, как воздух после грозы. Он чувствовал себя обновленным, очистившимся, жизнь горела в нем, как огонь в маяке. Сейчас он стоял посередине большого круга, обнесенного стальной стеной, из чего ему стало ясно, что это самый центр Лабиринта Безумия. То самое сердце бури, где царит мир и покой. Рядом с ним были его товарищи, которые теперь тоже выглядели по-другому. Он признал в них ту же перемену, что и в себе. Все выглядели более энергичными и уверенными в своих силах, чем когда-либо раньше.

– Для этого и существует Лабиринт, – сказал Жиль. – Волк пытался объяснить это мне, но с чужих слов трудно понять. Мы переродились, обрели второе дыхание. Нам были отпущены все грехи.

– Черт возьми, о чем ты говоришь? – недовольно спросила Хэйзел. – Я чувствую себя как после недельного запоя, а мне надо еще столько держать в памяти!

– Мне непонятно ваше состояние, – равнодушно сказала Руби. – Со мной ничего не произошло. Ровным счетом ничего.

– Нет, все-таки что-то изменилось, – сказал Рэндом. – Я был… кем-то другим. Но почему я не могу вспомнить?

– Твое сознание подверглось шоковой терапии, – объяснил вольфлин. – Чтобы не повредить твоему рассудку, тебя заставили забыть про боль, которую ты чувствовал. Ты пережил второе рождение, а рождение никогда не бывает без боли.

– Уж не читаешь ли ты нам проповедь? – с подозрением посмотрела на вольфлина Руби. – Не хватало нам еще оборотня-евангелиста.

– Что бы это ни было, но оно повлияло и на душу, и на разум, – сказал Оуэн. – Я никогда не чувствовал в себе такой свежести и целеустремленности. А как ты себя чувствуешь, Мун?

– Это был интересный эксперимент, – ответил хэйденмен. – В моем сознании, подобно снам, возникли математические уравнения, которые объясняли все на свете. Чистая математика, восходившая по спирали в бесконечность. Я был в самом центре Вселенной и мог всего достичь и ко всему прикоснуться. Кажется, это длилось целую вечность, но, судя по моим внутренним часам, с тех пор, как мы вошли в Лабиринт, прошло всего несколько секунд. Все, что я могу предположить, – нам сделали очень сложное сканирование мозга.

– Нет, – возразил Жиль. – Это было нечто иное. Лабиринт показался мне…

– Живым, – закончил его мысль вольфлин, и все, включая Руби, утвердительно закивали.

– А почему его назвали Лабиринтом Безумия? – неожиданно спросил Оуэн. – Я в жизни не видел ничего более здравомыслящего.

– Потому что большинство людей, которые попадают в Лабиринт, теряют рассудок, – объяснил вольфлин. – Путешествие по Лабиринту сводит с ума. Далеко не каждый выдерживает, когда с его подлинного «я» срывают маски и покровы. Многие сходят с ума. Правда, я не уверен, происходит ли это из-за того, что они видят в Лабиринте слишком много, или из-за того, что они не позволяют себе увидеть достаточно истины. Но для некоторых даже безумие не становится спасением, и они погибают.

– Подожди, не торопись, – попросил Оуэн. – Сколько же людей сходит с ума и погибает?

– До сих пор, – спокойно ответил вольфлин, – только двадцать два человека из нескольких сотен вошедших в Лабиринт сохранили здравый рассудок. Включая вас. Ваш результат весьма впечатляет.

Хэйзел в бешенстве повернулась к Жилю:

– И ты подбил нас на такое? Даже не предупредив! Мне бы надо перерезать тебе горло!

– Черт побери, правильно, – угрюмо согласилась Руби.

Они подтвердили серьезность своих намерений, схватившись за оружие, но Жиль сохранил полное спокойствие.

– Это было необходимо, – сказал он не моргнув глазом. – Вы же хотели завладеть «генератором тьмы», не так ли? Вот я и привел вас к нему. Единственное безопасное место, в котором я мог его оставить, – это сердце Лабиринта Безумия.

Он повернулся и пошел к центру площадки, и все после секундного промедления последовали за ним. В центре стоял огромный светящийся кристалл шарообразной формы, примерно полутора метров в диаметре. Жиль приблизился к кристаллу и, не прикасаясь к нему, стал любоваться мерцавшим внутри светом. Лицо старого воина смягчилось, и он улыбнулся. Оуэн и его товарищи, сгорая от любопытства, столпились вокруг кристалла. К нему не подошел только вольфлин.

Оуэн склонился над кристаллом, и его свечение усилилось. Теплый золотистый свет высветил то, что находилось внутри: там, завернутый в пеленку, лежал крошечный человеческий младенец. Ему было не больше нескольких недель от роду. Его черты были еще мягкими и не оформившимися, но в лице проглядывала неповторимая индивидуальность, на щеках играл легкий румянец. Ребенок безмятежно спал, ровно дыша и не отнимая ото рта палец. Он был самим воплощением красоты, невинности, трогательной незащищенности.