Пир стервятников - Джордж Мартин

— Ныне его дозор окончен, — баюкая ребенка, повторила за ним Лилли. Коиджа Мо произнесла те же слова на общем языке Вестероса, а после перевела их на летнийский для своего отца, Ксондо и прочей команды. Сэм заплакал навзрыд, содрогаясь всем телом. Лилли, тоже в слезах, подошла к нему, и он припал головой к ее плечу.

«Пряный ветер» дрейфовал в море при полном штиле. Берега отсюда не было видно.

— Черный Сэм хорошо сказал, — молвил Ксондо. — Теперь помянем того, кто ушел. — По его приказу на палубу выкатили бочонок рома, чтобы вахтенные могли выпить в память старого слепого дракона. Команда знала его недолго, но летнийцы уважают старость и воздают почести всем умершим.

Сэм никогда еще не пробовал рома. Сладкий на первый вкус напиток обжег язык. Сэм устал, очень устал. Все его мускулы ныли — даже там, где мускулов вроде быть не должно. Колени одеревенели, ладони покрылись свежими, мокнущими мозолями поверх старых. Но ром и горе, действуя вместе, как-то притупили боль от телесных недугов.

— Ах, если бы он дожил до Староместа — там архимейстеры, может, и спасли бы его, — говорил он Лилли, попивая ром на баке «Пряного ветра». — Целители из Цитадели — лучшие в Семи Королевствах. Одно время я надеялся…

В Браавосе выздоровление Эйемона еще казалось возможным. Рассказы Ксондо о драконах прямо-таки вернули старика к жизни. В ту ночь он съел все, что принес ему Сэм. «О девочках никто и не думал, — говорил он. — Обещан был принц, не принцесса. Я думал, это Рейегар… дым от Летнего Замка, сгоревшего в день, когда он родился, соль от слез, пролитых по умершим. Он разделял мою веру, пока был молод, но после пришел к убеждению, что пророчество относится не к нему, а к его сыну. В ночь, когда был зачат Эйегон, над Королевской Гаванью видели комету, а Рейегар был уверен, что кровавая звезда — это комета. Как же глупы мы были, мы, почитавшие себя мудрецами! Ошибка произошла от неверного перевода. Драконы, как верно подметил Барт, не имеют пола — они переменчивы, как пламя, и каждый из них то самец, то самка. Мы обманывались на этот счет тысячу лет. В пророчестве говорилось о Дейенерис, рожденной среди соли и дыма. Драконы это доказывают. — Одно ее имя, казалось, придавало мейстеру сил. — Я должен отправиться к ней. Должен. Будь я моложе хотя бы на десять лет…»

Старик так взбодрился, что сам поднялся по сходням «Пряного ветра». Сэм уже отдал свой меч вместе с ножнами Ксондо — в уплату за плащ из перьев, который помощник капитана загубил, спасая его из воды. Теперь единственной их ценностью были книги из подземелий Черного Замка. Сэм помрачнел, расставаясь с ними. «Они предназначались для Цитадели», — сказал он, когда Ксондо спросил, что случилось. Помощник перевел его слова капитану, и тот засмеялся. «Серые мудрецы все равно получать их, — объяснил Ксондо, — только теперь они покупать книги у Квухуру Мо. Мейстеры хорошо платят за книги, которых у них нет, — дают серебро и золото, желтое или красное».

Цепь Эйемона капитан тоже хотел забрать, но тут Сэм уперся. Отдать свою цепь — великий позор для мейстера, говорил он. Ксондо пришлось повторить это трижды, прежде чем капитан согласился. Когда ударили по рукам, у Сэма осталось только то, что было на нем, да еще сломанный рог, найденный Джоном Сноу на Кулаке Первых Людей. Что делать, утешал он себя. В Браавосе оставаться нельзя, а за проезд больше заплатить нечем, разве что воровать пойти или милостыню просить. Он готов был отдать все до нитки, лишь бы благополучно довезти мейстера Эйемона до Староместа.

Но на пути к югу они вошли в полосу штормов, каждый из которых подрывал силы старика и надламывал его дух. В Пентосе Эйемон попросил вынести его на палубу, чтобы Сэм мог описать ему город, но после этого он уже не поднимался к постели, которую больному уступил капитан. Разум снова стал ему изменять. Когда «Пряный ветер» прошел мимо Кровавой башни в гавань Тироша, Эйемон больше не заговаривал о путешествии на восток. Все его речи относились к Староместу и архимейстерам Цитадели.

— Ты должен им рассказать, Сэм. Заставь их понять. Те, кто служил в Цитадели вместе со мной, уже пятьдесят лет как умерли, а нынешние не знают меня. Мои письма должны были показаться им бредом выжившего из ума старика. Твой долг — убедить их в том, в чем я не сумел. Расскажи им, что творится у нас на Стене… об упырях и белых ходоках, о наступающем холоде…

— Хорошо, — обещал Сэм. — Я добавлю свой голос к вашему, мейстер. Мы им все расскажем вдвоем, вы и я.

— Нет, Сэм. Придется тебе одному… пророчество… сон моего брата… леди Мелисандра неверно прочла знаки. Станнис… да, в нем тоже есть драконья кровь. И в братьях его была. Благодаря Рейелле, дочурке Эга, их бабушке по отцу. Она называла меня дядей-мейстером, когда была маленькая. Я помнил это и позволял себе надеться… мы все обманывали себя, потому что хотели верить. Мелисандра, думаю, больше всех. Меч не тот, она должна это знать… свет без огня… пустой блеск… меч не тот, а ложный свет лишь заведет нас еще глубже во тьму. Дейенерис — вот кто наша надежда. Скажи это им в Цитадели. Заставь себя выслушать. Пусть пошлют к ней своего мейстера. Дейенерис нуждается в совете, в наставлениях, в помощи, а я все эти годы ждал неизвестно чего. Час пробил и застал меня ни на что не годным. Я умираю, Сэм. — Из слепых белых глаз мейстера полились слезы. — Смерть не должна пугать такого старого человека, как я, и все же мне страшно. Глупо, не правда ли? Я и так живу во тьме, с чего же мне бояться ее? Но я не могу не думать о том, что будет, когда последнее тепло уйдет из моего тела. Буду ли я пировать вечно в золотых чертогах Отца, как говорят септоны? Увижусь ли снова с Эгом, встречу ли Дейерона, здорового и счастливого? Услышу ли песни, которые мои сестры пели своим малюткам? А может быть, правы степные лорды и я буду вечно скакать на огненном коне по ночному небу? Или вновь вернусь в эту долину скорби? Никто не может этого знать, никто не заглядывал за стену, которая зовется смертью. Одни упыри, а мы-то с тобой знаем, какие они.

Сэм мало что мог на это ответить, но по мере своих сил утешал старика, а Лили спела мейстеру какую-то смешную нелепицу, которой научилась от других жен Крастера. Песенка позабавила старика, а после и усыпила.

Это был один из последних хороших дней Эйемона. После этого он все больше спал, съежившись под грудой мехов в капитанской каюте и бормоча что-то во сне. Проснувшись, он звал к себе Сэма, но когда Сэм приходил, старик забывал то, что хотел сказать, а если и вспоминал, то говорил бессмыслицу. Он рассказывал какие-то сны, не говоря, кому они снились, твердил о стеклянной свече, которую невозможно зажечь, и о яйцах, из которых никто не вылупится. Говорил, что сфинкс не загадывает загадки — он сам загадка. Просил Сэма почитать ему из септона Барта, чьи труды были сожжены еще при Бейелоре Благословенном. Однажды он пробудился с плачем.