Барабаны осени. О, дерзкий новый мир! - Диана Гэблдон

Интересно, что стало бы с ним, если бы Джейми его не нашел, подумала я… и не нашел бы для него дела? В Шотландии не было места однорукому рыбаку. Конечно, Дункану пришлось бы нищенствовать. По сути, умирать с голода. Или воровать, чтобы выжить, и кончить свою жизнь в петле, как Гэйвин Хайз.

Но он попал в Новый Свет, и здесь жизнь давала каждому свой шанс, — по крайней мере, шанс выжить. И нечего было удивляться тому, что Джейми тревожился из-за того, кто больше заслуживает удачи, — Синклер-бондарь или фермер Чихолм?

Конечно, было бы очень выгодно иметь под рукой собственного бондаря; это избавило бы здешних людей от долгих путешествий в Кросскрик или Аверсбор, чтобы закупить там бочки для живицы и терпентина, для соленого мяса и для сидра. Но строить бондарную мастерскую — очень дорого, даже если оснастить ее только самым необходимым оборудованием. И к тому же стоило подумать о жене Чихолма и его маленьких детях… как они проживут, что с ними станет, не окажи им кто-то помощь?

Дункан сумел уже найти имена тридцати человек, привезенных из Ардсмура; первым из них был, конечно же, Гэйви Хайз, и мы уже сделали для него все, что могли, — присмотрели чтобы он благополучно добрался до небесной обители. Еще о двоих Дункан выяснил, что они умерли: один от лихорадки, второй утонул. Трое закончили работу по контракту и — вооруженные одними лишь топорами да имея ту одежду, что была на них, — умудрились устроиться самостоятельно, получив кусок земли на окраине колонии и построив маленькие фермы.

Двадцать из оставшихся уже приехали к нам и получили хорошую землю вдоль реки, под покровительством Джейми. Один из них, правда, оказался слабоумным, но он работал как поденный рабочий то у одного фермера, то у другого, так что вполне мог прокормиться. Но тем не менее все эти дела полностью исчерпали наши ресурсы, высосали все наши небольшие деньги, занятые под будущий урожай… и вынудили Джейми пуститься в пугающую авантюру.

Он поехал в Кросскрик, обошел там всех своих знакомых и занял у каждого понемножку, и с этими деньгами отправился в одну прибрежную таверну, где играл три дня и три ночи подряд, увеличив свой капитал в четыре раза… и едва не получив в процессе игры удар ножом, о чем я узнала лишь много позже. Я, помню, просто онемела от ужаса, уставившись на длинную рваную дыру на груди его сюртука.

— Ч-что… — хрипло выдавила я наконец.

Он небрежно пожал плечами; вид у него в тот день был по-настоящему утомленный.

— Да неважно, — сказал он. — Все обошлось.

Потом он побрился, умылся и снова отправился объезжать плантаторов, возвращая каждому долг с благодарностью и с небольшим процентом, и нам тогда осталось достаточно, чтобы купить зерно для посева и еще одного мула для пахоты, а также козу и нескольких поросят.

Я тогда больше ни о чем его не спросила; просто заштопала его сюртук и уложила его в постель, когда он вернулся, раздав долги. Я сидела рядом с ним долго-долго, глядя на его изможденное, покрывшееся морщинами лицо; они только слегка разгладились, когда он заснул.

Только слегка. Я взяла его руку, безвольную и тяжелую во сне, и стала рассматривать линии на его покрытой мозолями ладони. Линия ума и линия сердца, и линия жизни — длинная и глубокая. Сколько жизней держал он в своих руках?

Мою собственную, прежде всего. Наших арендаторов. Жизни Фергуса и Марселы, только-только прибывших с Ямайки в компании с Германом, толстощекого очаровашки, — и счастье одуревшего от радости папаши целиком и полностью зависело от того, будет ли счастлив его крохотный отпрыск.

При этой мысли я невольно бросила взгляд за окно. Ян и Джейми помогли молодой семье построить маленький домик всего лишь в какой-нибудь миле от нашего собственного, и Марсела иной раз заходила к нам вечерком, вместе с младенцем.

Я всегда так рада была видеть его… Иной раз меня охватывала отчаянная тоска по Брианне, и маленький Герман заменял мне тех внуков, которых мне никогда не придется держать на своих руках.

Я вздохнула и постаралась отогнать грустные мысли.

Джейми и Дункан вернулись с бутылочкой виски; я слышала, как они разговаривают возле загона, и их голоса звучали теперь куда более спокойно и расслабленно, напряжение между мужчинами исчезло… на какое-то время.

Разровняв высыпанное из мокрого мешка зерно и задвинув плоскую корзину в угол у очага, чтобы оно просохло, я подошла к письменному столу, открыла чернильницу и открыла тетрадь. Сами по себе роды прошли без особых осложнений; единственным необычным моментом был «чепчик» на голове младенца, обрывок околоплодной оболочки, — в таких случая говорят «родился в сорочке»…

Я прекратила писать и встряхнула головой. Все еще продолжая частью ума думать о Джейми, я была не слишком сосредоточена на том, что пишу. Ребенок Петронеллы родился без «сорочки». Я отчетливо вспомнила макушку крохотной головки, показавшуюся на свет, маленькое пятнышко, покрыто темными волосиками… мышцы влагалища Петронеллы охватывали его огненно-красным кольцом. Я прикоснулась к головке, ощутила пульс, бившийся прямо под тонкой кожей. Я отлично помнила ощущение влаги на своих пальцах, точно такое же ощущение возникает, если дотронуться до едва вылупившегося цыпленка…

Это был сон, подумала я. Я заснула там, в норе на берегу ручья, а теперь перепутала картины двух рождений — ребенка Петронеллы и Брианны. Это Брианна появилась на свет в сорочке.

«Колпак дурака», называют это шотландцы. Чепчик счастья. Благоприятное предзнаменование, говорят они, — дескать, эта оболочка всю жизнь защищает человека от многих бед, и он уж точно никогда не утонет. А некоторые из детей родившихся в «чепчике», благословлены вторым зрением… хотя после того, как мне довелось встретиться с одним или двумя ясновидящими, я сильно усомнилась в том, что это именно благословение, а не проклятие.

Ну, к счастью то было или нет, но Брианна никогда не проявляла ни малейших признаков этого странного кельтского «знания», и я думала, что это только к лучшему. Мне было достаточно и моего собственного дара, и я знала, насколько это неприятно — предвидеть то, что должно произойти… и я вовсе не желала того же другим.

Я посмотрела на страницу тетради, лежавшей перед мной. Почти бессознательно я набросала очертания головы девочки. Волна густых вьющихся волос, едва намеченный тонкой линией длинноватый прямой нос… Больше на листе ничего не было.

Я вовсе не была художником. Я научилась вырисовывать аккуратные клинические схемы, зарисовывать конечности, тела, органы… но я не умела вдыхать в свои рисунки жизнь, как это умела Брианна, А рисунок, сделанный мной, был просто памятной заметкой; я могла взглянуть на него и отчетливо увидеть перед собой лицо Брианны. Но если бы я попыталась пойти дальше, попробовала перенести свои воспоминания на бумагу, воплотить их в нечто более осязаемое, — я просто разрушила бы все и даже рисковала потерять тот образ, который бережно хранила в сердце.