Родина - Анна Караваева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это верно, — согласился Назарьев.
— А пресловутая погода! — рассмеялся Пластунов. — Нам с вами некогда было считать, сколько раз работали мы под просто дождем, под дождем со снегом и градом, под ливнем, — хо, хо!.. Да и нынче, смотрите, метель врывается в цехи, где еще нет стен! Эх, да что там, зачем лишние тревоги придумывать? День выгрузки будет не легче и не тяжелее других, словом — обыкновенный рабочий день!
— Вашими бы устами да мед пить! — ответил любимой поговоркой Назарьев, и лицо его опять подобрело.
Зазвонил телефон. Павла Константиновна просила парторга и директора приехать к ней на полчаса, она пошлет за ними машину, ей хочется посоветоваться с ними по одному вопросу.
— Очень кстати, — оживленно сказал Пластунов, когда согласие обоих было дано. — Мы скажем Павле Константиновне и о наших планах насчет нового предзавкома.
— Она это одобрит, — уверенно произнес Назарьев.
— Люблю твердость в вашем голосе! — вдруг вырвалось у Пластунова, и он озабоченно посмотрел на Николая Петровича. — А вот что вы кашляете, это мне очень не нравится.
— Не стоит об этом говорить, Дмитрий Никитич.
— Еще как стоит! Возмутительная с моей стороны забывчивость. Уже несколько дней собираюсь я вам кое-что показать…
— А что такое?
— Увидите, увидите!.. Ух, как не нравится мне ваш кашель, дорогой мой директор!
Уже сидя в машине, Пластунов живо, со всеми подробностями, представил себе тесную комнату в одном из деревянных домов на окраине Кленовска, как и все сохранившиеся дома, вплоть до чердаков и чуланов забитом людьми. Вместе с женой Марьей Павловной и четырьмя детьми (из них двое — сироты, усыновленные Назарьевым на Урале), директор Кленовского завода ютился в угловой клетушке с двумя окошечками и рассохшейся печью, которая так дымила во время топки, что семья выходила на улицу. В комнате был один стол, «за все, про все», как подшучивал Николай Петрович. Спал он на полу, чаще всего неспокойно: дети простужались, болели, плакали по ночам. Когда Николай Петрович приходил на заводскую площадку с красными, опухшими глазами и помятым от бессонницы лицом, Пластунов знал, что кто-нибудь из ребят, а то и вся назарьевская четверка, опять болеет.
«Трудно он живет, бедняга, да и здоровье неважное. Самые лучшие минуты его жизни, конечно, связаны с работой… Вот сейчас мы тебе и покажем!»
— Товарищ шофер, остановите на несколько минут около Дома специалистов, — приказал Пластунов. — Поднимемся наверх, Николай Петрович.
— Это зачем? Позвольте!
Но Пластунов упрямо тащил Назарьева по засыпанным снегом мосткам на второй этаж восстанавливаемого дома.
— Вот на этом месте будет ваша квартира, Николай Петрович. Это я и обещал вам показать! Смотрите, солнечная сторона…
— Ни о какой квартире я в наше время не желаю говорить! — рассердился Назарьев. — Мне просто неудобно об этом…
— А я желаю, — решительно произнес Пластунов, отряхиваясь от снега. — Больше того: в порядке партийной сознательности советую вам отрешиться от этих жертвенных настроений — они вредны не только для вас, но и для общего дела. Итак, эти шесть окон на улицу — ваши, то есть вы будете иметь три комнаты здесь, по фасаду, четвертая комната выходит окнами во двор, а далее по коридорчику идет кухня, — довольно удобно, не правда ли?
— Действительно удобно… — смущенно согласился Назарьев.
— Еще просьба, Николай Петрович: непременно расскажите вашей жене о будущей квартире, — говорил Пластунов, садясь в машину. — Марье Павловне, конечно, будет легче жить, когда узнает, что летом будущего года ваша семья переедет в благоустроенную квартиру!
— Я обязательно расскажу об этом Марье Павловне, — растроганно пообещал Назарьев. — Но откуда у вас все эти сведения о Доме специалистов?
— Гм… откуда? — смешливо фыркнул Пластунов. — Я тоже хожу сюда работать, выкрою часок и прихожу на строительный участок. Очень, знаете, приятно!
Пластунов умолчал о том, что он старается бывать на стройке Дома специалистов в те дни и часы, когда там работает Соня Челищева. Какие радости и мучения испытывал он в эти часы, об этом тоже, кроме него, никто, не знал.
* * *Еще не рассвело, а на товарной станции двигались и шумели сотни людей.
На мостках около полуразрушенного пакгауза Пластунов увидел Назарьева. Низко согнувшись, директор стоял на пороге, светил карманным электрическим фонариком и веселым, даже немного озорным голосом говорил кому-то в темной глубине пакгауза:
— Видите что-нибудь? Прекрасно! Как только вам попадется ящик с клеймом «Лесогорск» — это значит для нас, для нас… Что, опять «Лесогорск»? Вот сюда, влево, влево!
Когда Пластунов позвал его, Назарьев быстро обернулся, по инерции еще держа перед собой зажженный фонарик. Пластунов увидел счастливое, удивительно похорошевшее лицо Назарьева.
— Наши, наши-то люди как дружно сюда все явились! — не скрывая своего удивления, прошептал Николай Петрович.
— А вы что же думали! — поддакнул Пластунов, забыв о всех своих несогласиях с ним. — Наша командирша уже перекличку ведет.
— Идемте-ка и мы, для порядку явимся перед ее строгие очи! — пошутил Николай Петрович и ловко спрыгнул наземь.
— Вот она, уже на своем завкомовском посту, — довольным голосом произнес Пластунов, окидывая взглядом высокую фигуру тети Насти.
Она стояла на открытой платформе и громко называла фамилии по списку. Рядом с ней Маня светила фонариком, прикрывая его рукавицей, а рядом с Маней стояла Соня Челищева, которая держала список и отмечала «птичкой» все названные фамилии.
— Сбоев Артем!
— Здесь, — отозвался сочный тенорок Артема.
— Ольга и Юлия Шанины!
— Зде-есь! — дуэтом ответили тетка и племянница. — Обе здесь!
Когда тетя Настя назвала фамилии обоих Игорей и их ближайших друзей, последним отозвался тоненький голосок Тамары Банниковой. А следом за ней раздался хриплый и сердитый басок:
— Виталия Банникова отметьте, что ли!..
— Кого, кого? — так же сердито переспросила тетя Настя.
— Виталия Банникова… Глухие, что ли? — грубо повторил Виталий.
Соня, кивнув ему, сказала спокойно:
— Я уже отметила тебя, Банников… все в порядке.
Вчера Соня поручила членам комсомольского бюро известить Виталия, что на помощь его и всех его друзей по выгрузке заводских станков «все очень и очень рассчитывают». Банников что-то нелюбезно пробурчал в ответ, но на станцию пришел.
— Ян Невидла! — вызвала тетя Настя.
— Здесь! Невидла здесь!
— Молодец! — громко похвалила Маня.
В разных местах товарной станции еще продолжалась перекличка, а Сбоев уже повел свою бригаду на разгрузку к длинному вагону.
— Приступим, товарищи!
Ян Невидла уже не помнил, которую по счету тяжелую деталь свалил он на скрипучие, скользящие от снега мостки. Сердце в нем бурно стучало, кровь приливала к щекам. Метель била в лицо, залепляла глаза. Он торопливо вытирал лицо и не только руками, но и коленками, спиной, плечами принимал многопудовые штуки металла. Кто-то с ним рядом одновременно подставлял плечо, обхватывал руками холодное железо, передавая его дальше, в такие же верные и ловкие руки.
— Эх, по-нашему, по-уральски, богатимое это дело! — громко восторгался Артем. — Слышишь, Ян? Богатимое дело!
— О, да, да… бога-ти-мое! — повторял Ян Невидла.
Эх, дубинушка, у-ухнем!
запевал будто налившийся задором голос Артема Сбоева, а кругом подхватывали:
И-эх-х, дубинушка, сама пойдет!
И Ян Невидла, обливаясь по́том, повторял:
— Сама пойдет, сама пойдет!
Все вокруг Яна будто кипело в дружном и многоголосом напряжении. Ему казалось, что в нем самом тоже все чувства и силы кипят, играют в веселом и воинственном упорстве, которым заразили его русские люди. Да ведь кроме них — Мани, тети Насти, Артема и еще многих, кому он верил, как самому себе, теперь у него никого на свете и не было. Обращались с ним, как со своим, и ему казалось, что он, поднимая тонны металла, прежде всего именно потому и не поддается усталости, что твердо знает: многие десятки этих русских людей считают его своим товарищем и доверяют ему.
Женскую бригаду по разгрузке послали в дальний конец лесогорского состава. Два закрытых двойных вагона были битком набиты разобранными средними и мелкими станками, ящиками разных размеров, листовым железом, рулонами толя и множеством других материалов, которые в массе пока невозможно было разглядеть.
— Тут мало выгрузить, не растерять бы чего в этой дьявольской метели, — сразу определила главное тетя Настя.
Хозяйственным оком оглядев свое женское войско, она в несколько минут распределила все места и обязанности.
