Принц приливов - Пэт Конрой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дорогой Том!
Ты будешь принят в «Фи-Бета-Каппа»[181], твое имя войдет в справочник «Кто есть кто в американских университетах и колледжах», ты станешь капитаном футбольной команды и первым на факультете английского языка и литературы.
С любовью,
Салли
На обороте я выводил ответ, точнее, вопрос:
Дорогая Салли!
Что такое «Фи-Бета-Каппа»?
С любовью,
Том
Дорогой Том!
Дорогой деревенский недотепа!
Это единственное братство, в которое ты можешь вступить. А теперь продолжаем занятия. Хватит отвлекаться.
С любовью,
Салли
Как и Саванна, Салли верила в силу написанного слова. Два года спустя, когда меня принимали в члены «Фи-Бета-Каппа», я пережил удивительные минуты. Оказалось, я был единственным из присутствующих, кто не только слышал об Уильяме Фолкнере, но даже читал его произведения. Я страстно любил лекции по литературе и долго не мог привыкнуть к выпавшему мне счастью — моя учеба состояла в том, чтобы читать самые великие из когда-либо написанных книг. У меня начался длительный роман с факультетом английского языка и литературы университета Южной Каролины. Мои сокурсники удивлялись, что футболист способен написать фразу на правильном английском и не наделать ошибок. Они не знали, что я рос вместе с сестрой, которой предстояло стать лучшей поэтессой на американском Юге, и что каждый вечер я занимался рядом с девушкой, ограничившей свой список целей всего одной: произнести прощальную речь по окончании колледжа.
Однако мою мать вовсе не умиляло, что я влюбился в «девчонку из фабричного городишки». Мать делала все, надеясь отвратить меня от Салли. Она послала мне несколько писем о том, какую девушку следует выбирать в спутницы жизни. Я прочитал их Салли. Как ни странно, она согласилась с моей матерью.
— Да, Том. Фабричный городишка сидит у меня в крови и никуда оттуда не денется, — сказала она. — Я никогда не смогу дать тебе то, что дали бы девушки, о которых говорит твоя мать.
— Но и мне не выбить из себя лодку, чья палуба густо пропахла креветками.
— Мне нравятся креветки.
— А мне нравится хлопок.
— Том, мы им еще покажем. — Салли поцеловала меня. — Пусть у нас с тобой будет не все. Чего-то мы недополучим. Зато у наших детей будет все. Наши дети получат все на свете.
Казалось, только этих слов я и ждал. Я знал, что мы с Салли пойдем рука об руку.
А на футбольном поле я почти три года боролся с чувством неполноценности. Меня окружали потрясающие игроки, ежедневно демонстрирующие, чего мне недостает. Но в межсезонье я буквально дневал и ночевал в зале тяжелой атлетики. Я начал планомерно накачивать мышцы. Поступая в университет, я весил сто шестьдесят пять фунтов, а когда через четыре года я покидал его стены, мой вес возрос до двухсот десяти фунтов. На первом курсе я выжимал лежа всего сто двадцать фунтов. На четвертом — уже триста двадцать. Два с лишним года я играл в защите второго состава, проводя весь матч в третьем кольце обороны. И вдруг, когда мы вышли против сборной Клемсона, наш центровой Эверетт Купер получил травму.
Когда Клемсон повел в счете, тренер Басс выкрикнул мое имя.
Бесцветные дни на университетском поле вдруг превратились в золотые.
Идя на перехват подачи, я понимал, что из всех болельщиков мое имя известно лишь Салли, Люку и моим родителям.
Как всегда, мяч установили на специальную подставку. Центровой Клемсона разбежался, и я увидел решительное перемещение противников в оранжевых шлемах и услышал рев шестидесяти тысяч голосов на трибунах. Тем временем мяч взмыл в солнечное Каролинское небо, пролетел по воздуху шестьдесят ярдов, после чего я поймал его в конечной зоне, зажал в руке и припустил влево.
— Леди и джентльмены! Моя фамилия — Винго! — крикнул я.
На отметке в двадцать пять ярдов один из соперников попытался применить захват, но я сумел вывернуться, бросившись по диагонали. Я направился в сторону нашей защиты и буквально перепрыгнул через двоих наших ребят, которые блокировали двух игроков Клемсона. Я несся по полю, пока не увидел нужного мне защитника, а рядом с ним — просвет, о котором я молил небеса. Я ринулся в этот просвет на открытое поле и почувствовал, что меня пытаются подрезать сзади. Я зашатался, но сохранил равновесие, взмахнув левой рукой. Передо мной, на отметке в тридцать ярдов, стоял последний противник, способный не допустить меня в их конечную зону.
Шестьдесят тысяч зрителей на трибунах не ведали моего имени; исключение составляли лишь четыре человека, которых я любил и голоса которых подбадривали меня на этом стадионе со странным названием «Долина смерти». В мои планы не входило пасть жертвой захвата со стороны нападающего команды Клемсона. Я пригнул голову. Мой шлем ударил ему в грудь на уровне цифр его номера, и этот парень, распластанный единственным игроком на поле, знавшим имя и стихи Байрона, растаял, словно мартовский снег. Двое других пытались перехватить меня на пятиярдовой отметке, но я оставил их с носом и помчался к конечной зоне. Этот рывок полностью изменил мою жизнь в колледже.
Счет был тринадцать — шесть в пользу Клемсона, до конца матча оставалась еще одна четверть, когда динамики разнесли по стадиону восхитительные слова диктора:
— Том Винго, выступающий в команде гостей под номером сорок три, только что совершил пробег в сто три ярда и тем самым установил новый рекорд в пределах «Конференции Атлантического побережья»[182].
Я вернулся к боковой линии поля, где меня окружили товарищи по команде и тренеры. Но на мгновение я забыл о них. Я размахивал руками и орал во все горло, пытаясь докричаться до одной из верхних трибун, где Салли, Люк и родители стоя меня приветствовали.
Джордж Ланьер принес нам еще одно очко, и мы вступили в последнюю четверть, отставая от «Тигров» из Клемсона[183] на шесть очков.
До конца игры оставалось две минуты, когда мы остановили соперников на их двадцатиярдовой отметке. Я услышал, как один из помощников тренера Басса посоветовал ему:
— Дайте Винго взять мяч.
— Винго! — скомандовал тренер Басс, и я подскочил к нему, на ходу поправляя шлем. — Винго, сделай так еще.
Тот день стал для меня великим. Слова тренера Басса прозвучали магическим заклинанием, и я, занимая позицию на нашей тридцатипятиярдовой отметке, думал, отчего они кажутся мне знакомыми. Болельщики неистовствовали. Нападающий передал мяч тому, кто должен был ударить. Я следил за их движениями и вдруг представил давнишний закат, когда нам с Саванной было три года, а Люку — четыре. Мать тогда повела нас на причал и сотворила маленькое чудо, якобы заставив луну подняться из-за деревьев нашего острова. И Саванна, замирая от восторга, закричала своим тоненьким голоском: «Мама, сделай так еще!»
