Свет праведных. Том 1. Декабристы - Анри Труайя

– Зачем вы заперли эти бумаги?

– Чтобы они не потерялись, мадам, чтобы они не потерялись… Если они вдруг пропадут, для вас это могло бы иметь последствия самые неприятные!

– Но они мне очень скоро понадобятся!

– Ну, не так уж скоро… Есть еще время…

– Как это так?!

– Мне следует дождаться указаний, имею ли я право разрешить вам отправиться дальше.

Софи на мгновение замерла, не понимая, что происходит. Еще не совсем опомнившись, пролепетала:

– Тут какое-то недоразумение… Государь сам разрешил мне ехать к мужу, в Сибирь!.. И все мои документы в полном порядке!..

– Не спорю. У княгини Трубецкой, княгини Волконской и госпожи Муравьевой документы также были в порядке, но я был вынужден задержать и их в Иркутске, пока велось дополнительное расследование. А в вашем случае я получил от высшей власти инструкцию провести таковое еще более тщательно. И получил приказ проверить ваш багаж.

– Багаж! Но это недостойно – копаться в чужих вещах! Как это можно!

– Успокойтесь, мадам, речь идет о простой формальности. Мои люди уже в гостинице, где вы остановились, и с минуты на минуту я ожидаю результатов досмотра.

Софи еле сдержалась, чтобы не выкрикнуть: «Обыск!», – но поняла, насколько бесполезно, если не вредно сейчас, возмущаться. А Цейдлер тем временем уже выбрал из лежащих на столе папок ту, на которой красными чернилами было аккуратно, почти каллиграфически выписано ее имя, развязал ленточки, открыл папку и достал оттуда какую-то бумагу, после чего пробежал ее глазами очень быстро – как будто для того лишь, чтобы вспомнить, о чем там говорится, – и произнес фальшиво-сочувственным тоном:

– Ах, мадам, зачем вы не хотели остаться там, откуда вы приехали!.. Проявленное вами упорство станет причиной многих несчастий для ваших близких, не принеся и толики счастья вашему мужу!

Но Софи не слушала генерала: она всматривалась в документ, который он держал в руке. Боже мой, ей знаком этот почерк!

Это же почерк ее свекра! Она не могла поверить своим глазам… Зачем ему было посылать письмо иркутскому губернатору?

– Что это за бумага, ваше превосходительство? – спросила она, изо всех сил стараясь унять дрожь в голосе.

Генерал Цейдлер не удостоил ее ответом: он молча открыл папку, чтобы вернуть документ на место. Но Софи опередила его движение – быстро, как молния, она ринулась к столу и выхватила у губернатора из рук письмо, взгляд ее, скользнув по строчкам, выхватил обрывки двух фраз, но их оказалось достаточно: «Политическое прошлое моей невестки… Я готов поклясться вашему превосходительству…»

– Немедленно отдайте мне документ! – с металлом в голосе приказал генерал Цейдлер, даже не привстав в кресле.

Но Софи, в которой все кипело от гнева, его не слушала. Отступив в глубину кабинета, она лихорадочно пробегала глазами письмо, по-прежнему останавливаясь на случайных фразах: «Логично ли, ваше превосходительство, отправляя на каторжные работы организаторов неслыханного по дерзости мятежа 14 декабря 1825 года, разрешать одной из самых пылких пропагандисток идей бунтовщиков обосновываться поблизости от места, куда они сосланы, чтобы нести заслуженное наказание?..» Рядом послышались шаги, сопровождаемые позвякиванием шпор… «Воспитанная на французский манер, то есть в полном неуважении, если не сказать – презрении как к монархии, так и к религии, эта женщина представляет собою серьезную угрозу для общественного порядка… Вы еще можете помешать худшему свершиться… Удержите ее!.. Отправьте ее обратно в Каштановку…»

Письмо – словно бы порывом ветра – было выхвачено из рук Софи, и только тогда она увидела рядом с собой генерала. Высокий, худой, смертельно бледный, со впалыми щеками и выпученными глазами он напоминал ожившего мертвеца.

– Дорого же обойдется вам ваша дерзкая выходка, сударыня! – рявкнул Цейдлер.

– Но если вам не было угодно, чтобы я взяла у вас это письмо, зачем было так демонстративно размахивать им передо мной, генерал? – усмехнулась Софи.

– В мою задачу входило только смутить вас, заставить задуматься…

– О-о, вы добились своей цели. Только, знаете, я ведь задумалась совсем не о том, о чем вам хотелось бы, и смутило меня отнюдь не то, что вы предполагали. Меня смутила низость моего свекра, я задумалась о том, что за чудовищный эгоист мой свекор!

Подозрения, зародившиеся во время визита к шефу жандармов Бенкендорфу, подтвердились теперь самым ужасным образом. Ей показалось, что на нее – как на лошадь – накинули веревочную петлю, остановив на всем скаку. Она считала себя свободной – так нет же: она в петле! Все это время свекор держал ее на коротком поводке, и вот теперь… Да! Да! Если вспомнить… Разве, не сумев удержать невестку подле себя, он не тянул ее назад при всякой возможности, на каждом шагу? Просто она об этом не думала! Михаил Борисович управлял ею, как марионеткой, он дергал за ниточки – пусть и на расстоянии, а она… она не ожидала такого внезапного удара и теперь растеряна, теперь не знает, что предпринять… Она кипела негодованием, ее душило отвращение к недостойному старику, но самое ужасное – она внезапно потеряла всякую уверенность в себе и в своих действиях… устала сражаться с невидимым врагом, с врагом, которого все равно не достать…

И, почти совсем уже сдав все позиции, забормотала:

– Простите мою выходку, ваше превосходительство… и постарайтесь меня понять… такое долгое путешествие… усталость… и потом, когда я приехала сюда, это ужасное разочарование… отсюда – такой порыв… я не сдержалась…

Софи было стыдно признаваться в подобной слабости, но вдруг она инстинктивно почувствовала, что это одновременно и хороший тактический ход: генерал Цейдлер явно клюнул на признание ею своей «вины», видимо, ему доставляет удовольствие играть в благородство, видя, как унижена жертва! И несмотря на полное отчаяние, ведомая женской интуицией, подсказывавшей, что, признав себя побежденной, она выиграет скорее, чем продолжая упорствовать, Софи даже слезу пустила.

– Ах, мадам, мадам, – теперь этот Цейдлер заговорил прямо-таки отеческим тоном, – успокойтесь, ради бога. Я же готов забыть навсегда это… ммм… странное поведение, понимая, сколь велико ваше горе… Но я все-таки должен принять во внимание документ, переданный мне высшими инстанциями…

– Но это письмо доказывает только готовность моего свекра использовать любые средства, вплоть до клеветы, лишь бы добиться, чтоб меня вернули ему! – воскликнула Софи.

Генерал, казалось бы, улыбнулся, но губы у него были такие тонкие, что улыбка эта напоминала шрам на лице.

– Мадам, мне не хотелось бы вдаваться в подробности ваших семейных ссор, – с притворной скромностью сказал он, – но поймите же и меня! Михаил Борисович Озарёв известен как человек с незапятнанной репутацией, бесконечно преданный государю-императору, в то время как вы, мадам – простите! – всего лишь иностранка и жена политического преступника. Разве не естественно для нас верить отцу, поднявшемуся выше своей боли за сына, своего отчаяния и сохранившему верность царю и Отечеству, а не женщине, пытающейся воссоединиться с мужем, потому что она поддерживает те самые убеждения его, за которые он был осужден?

– Да господи боже мой, ничего же общего не имеет политика с целью моего путешествия! – горячо воскликнула в ответ Софи. – Просто я люблю мужа! Я обожаю его! И знаю, что Николя относится ко мне так же. Я не могу вынести мысли о том, как он несчастен вдали от меня, и сама несчастна оттого, что муж не рядом со мной! Генерал, объясните же мне, я ведь никак не могу понять, разве люди, без конца говорящие о своей религиозности, могут забыть, что никакой земной суд не имеет права разлучать тех, чей союз скреплен Богом!

Она замолчала, с ужасом подумав, что слишком раскрылась перед скорым на расправу противником. Но Цейдлер продолжал, глядя на нее, улыбаться, видимо, забавляясь путаницей, царившей в душе жены политического преступника. Она была четвертой по счету декабристкой, которую он принимал в своем рабочем кабинете, и, вполне вероятно, он сейчас сравнивал ее поведение с поведением остальных. Мысль о том, что она не может потерпеть поражение там, где Екатерина Трубецкая, Мария Волконская и Александрина Муравьева одержали победу, придала Софи мужества. Ей надо понять этого верноподданного солдафона, сухого, желчного и искушенного в таких делах, ей надо пробиться сквозь бумажную стену, их разделяющую, заинтересовать его, растрогать да соблазнить, если иначе нельзя… Она прошептала:

– Помогите мне, мой генерал, умоляю вас, умоляю…

– Вы полагаете, что у меня больше власти, чем есть на самом деле, мадам… Решение зависит не от меня, но от восточно-сибирского генерал-губернатора Александра Степановича Лавинского… Но он, в этом я нисколько не сомневаюсь, запросит совета по вашему делу у санкт-петербургских властей…