Русские на снегу: судьба человека на фоне исторической метели - Дмитрий Панов

Не успели мы похлебать наваристого супа с размоченными в нем сухарями, как нам сообщили, что на аэродром прибыл и располагается наш батальон обеспечения — БАО. Я встретился с его командиром и пояснил обстановку. Комбат сразу сообразил, что к чему, и приказал загружать машины, готовясь к отъезду в обратную сторону — до приезда в Жутово он явно не знал о новом приказе командира полка. Когда я поинтересовался, собирается ли он прихватить с собой мою команду с ее имуществом, то выяснилось, что в его планы это явно не входит.

Вдруг, будто нервная судорога пробежала по селу — на горизонте, в ровной степи, километрах в пяти от Жутово потянулись пыльные шлейфы и задвигались черные точки — подходили немецкие танки. Расшвыряв наши стрелковые подразделения по сторонам, и оставив их потрясенными и дезорганизованными, немецкий танковый клин пробил оборону и стремительно катился по степи к Сталинграду. Зазвучали протяжные команды артиллерийских начальников на позициях, занятых курсантами. По окраинам села стали ложиться первые снаряды танковых пушек, а в ответ забухала противотанковая артиллерия курсантов. Вообще, раз уж бросили в бой будущее нашей армии, курсантов, молодых ребят, которым через полгода предстояло стать командным костяком нашей артиллерии, то дело явно пахло керосином.

Исчерпав все аргументы и ссылки на жалобы командующему в дискуссии с комбатом БАО, я принялся расстегивать кобуру пистолета. После этого мы получили старенькую трехтонку с одним скатом вместо двух на задних колесах и выскочили на ней из села Жутово в сторону Сталинграда. Не знаю точно, как сложилась судьба пареньков — курсантов и девушек с продовольственного склада. Через несколько месяцев мне рассказывали, что вроде бы, после двухчасового боя немецкие танки, обойдя артиллерийские позиции с флангов, ворвались в Жутово и подавили почти всех его защитников. Думаю, что трудно было молоденьким, не имеющим фронтового опыта, хотя и храбрым паренькам противостоять бывалым немецким танкистам. Ребята шли в бой как на праздник, а их ждали суровые будни.

По дороге камеры нашего грузовика без конца лопались, и мы латали их при помощи раскаленного поршня. Во время одной из таких остановок, авиатор из проезжающей машины сообщил, что наш полк базируется на аэродроме Воропоново под Сталинградом, куда мы и направились, к счастью, избежав налетов немецкой авиации, занятой в это время поддержкой своих наступающих танков.

Аэродром в Воропоново представлял из себя грустное зрелище: не так давно по нему нанесли удар три девятки «Юнкерсов». Догорали две большие казармы, в пламени которых погибло немало наших раненых бойцов, собранных там для дальнейшей отправки в госпиталь. Здесь же погиб и замполит эскадрильи 2-го истребительного полка капитан Журавлев, пытавшийся спрятаться в щель, отрытую на аэродроме, куда точно легла немецкая бомба. Тогда я еще не знал, что эта смерть, одна из многих в тот день, окажет непосредственное влияние на мою судьбу. Среди взлетного поля, изрытого бомбами, стоял самолет с красным капотом, изрешеченный осколками. Ребята из второго полка, которые собирались базироваться в Воропоново и уже готовили аэродром для приема своих самолетов, рассказали мне, что еще вчера здесь стоял истребительный полк «ЯК-1» под командованием Василия Сталина, сына вождя, куда собрали лучших асов советской истребительной авиации, прилетевший под Сталинград, чтобы показать, как нужно воевать. В первых же воздушных боях «краснокожие» асы потеряли половину машин вместе с летчиками, а после налета немецких бомбардировщиков вообще пали духом. Одно дело быть асом в Москве, а другое — под Сталинградом. Видя такое дело, главком ВВС срочно куда-то упрятал этот полк, явно не тянущий на показательный. Тем не менее, генерал Васька Сталин (иначе его летчики не называли), сражаясь с зеленым змием после войны, постоянно живописал свои геройские подвиги под Сталинградом.

Сталинград — это был еще и самый высший взлет боевой формы немецкой армии, и я могу подтвердить, что тяжесть ее ударов была велика. Немцы воевали, будто в порыве какого-то дикого вдохновения, на волне которого долго не удержишься. Видно они чувствовали, что это их последний шанс. Здесь же, в Воропоново, я встретил ахтарца по фамилии Волевач, финансиста, коллегу моего дяди Владимира Яковлевича Панова, который служил начфином одного из батальонов аэродромного обслуживания. Волевач был старшим лейтенантом. Мы вспомнили Ахтари и будто освежились душой.

Выяснилось, что наш полк действительно садился в Воропоново вместе со вторым полком, но улетел обратно на аэродром «Совхоз „Сталинградский“». Наши полки будто метались вокруг Сталинграда, помогая нашим войскам отражать натиск врага, быстро смыкавшего кольцо. На следующий день, проехав через Сталинград, я увидел, что на подступах к городу уже ведутся активные земляные работы по созданию трех оборонительных обводов. В конце концов мы добрались на наш аэродром в «Совхоз „Сталинградский“».

Казалось, все оборачивается против нас, даже самолеты начинают летать без летчиков. Например, еще на аэродроме в Иловле техник, регулирующий двигатель истребителя, оставил мотор работающим, а сам вылез из самолета. Видимо, от вибрации сектор газа сам пошел вперед, прибавил обороты мотора и самолет пошел на взлет, без летчика в кабине. Хорошо, что техник, молодой сильный парень, понимая, что дело для него может окончиться трибуналом, кинулся вслед за убегающим «Яком» и поймал его за левое крыло. Возникла ситуация, которая, когда я ее описываю сейчас, напомнила мне сражение канонира с взбесившейся, сорвавшейся со всех тормозов бронзовой пушкой, коронадой, когда она металась по палубе корвета, попавшего в бурю, сокрушая все вокруг, описанная Виктором Гюго на первых страницах романа «Девяносто третий год». Наш механик, держал за крыло убегающий «Як», который, рубя воздух пропеллером, как гигантский, рассерженный шмель, крутился вокруг него. К этой паре — сражающимся человеку и самолету, было не подступиться, крутящийся самолет рубил воздух винтом и кружил по взлетному полю колесами, угрожая изрубить в куски и переехать всякого. Дело могло бы обернуться еще большей бедой, если бы самолет вдруг врубился в строй других машин, застывший на стоянке. Но подобно канониру, описанному Гюго, наш техник, который после войны жил в Риге, заслуживал не только расстрела, но и ордена одновременно. Улучив краткое мгновение, когда колесо самолета задержалось в какой-то выемке на аэродромном поле, он кошкой вскочил на крыло, и чудом удержавшись на нем, нырнул в кабину. Вдруг, заживший своей жизнью, будто бы взбунтовавшийся самолет, застыл на месте. Так уж устроенно, что если человеку или армии не везет, то человека предают самые близкие люди, а против армии начинает бунтовать ее собственная техника.

Но мы были полны решимости переломить свою судьбу и все-таки выиграть эту, кажется, уже много раз проигранную войну. Все было против нас: и географическое положение Сталинграда, растянувшегося на 60 километров по берегу Волги, и гладкая, как стол, донская степь, идеальная для действия немецких танков, по которой уже гнали казаки Краснова в Гражданскую войну моего отца Пантелея, вместе со всеми красными войсками, и огромные наши потери, но мы будто обретали второе дыхание, знакомое спортсменам: чем больше нас били, чем больше мы отступали, тем яростнее сопротивлялись.

Интересное дело, чем хуже шли дела на фронте, тем больше поджимали хвост особисты, понатыканные в войсках, а чем лучше шли дела и, казалось бы, уменьшалось у них работы, тем больше неизвестно откуда взявшихся «врагов», они обнаруживали. Под Сталинградом, как и под Харьковом, особисты поджали хвост и испуганно поглядывали по сторонам, как будто выбирая удобное место для форсирования Волги вплавь. Впрочем, когда мы были в Жутово, выяснилось, что наш полковой особист, высокий худой еврей Гриша, имевший звание капитана, как раз-то и не умел плавать. Обсуждая ход боевых событий, мы с ним пришли к выводу, что если немецкий клин вдребезги расколет наш участок фронта, и Сталинград будет захвачен, а это было весьма вероятно, то нам придется пробираться к берегу Волги и форсировать ее вплавь. Такое нежное товарищество с особистом возникло у меня потому, что мы рассудили совершенно правильно: если прочих немцы просто захватят в плен, то чекиста-еврея и комиссара сразу повесят. Общность реальной жизненной перспективы сделала нас закадычными друзьями и заставила держаться ближе друг к другу. Желая выручить нового приятеля, я повел его на речку Аксай — учить плавать. После моих длительных усилий Гриша научился держаться на воде по-собачьи, чего для форсирования Волги, конечно, было маловато, но мы договорились, что Гриша будет одной рукой держаться за мою спину. Растроганный таким участием в его судьбе, когда мы обсыхали на берегу, Гриша разоткровенничался со мной: «Пантелеевич, держись ближе к особым отделам, дружи с особистами. Ведь мы самое сильное, что есть у нас в стране». Я помалкивал — Гриша был недалек от истины.