Франкенштейн, или Современный Прометей. Последний человек. - Шелли Мэрри

В тот же вечер мы достигли городка Вильнёв-ле-Гиар329, в четырех перегонах от Фонтенбло. Когда мои спутники отправились на покой, я стал в одиночестве раздумывать над вестями, полученными от Адриана; ситуация представилась мне в ином свете. Что делаю я сейчас и какова моя цель? Я взялся вести в Швейцарию толпу своевольных и себялюбивых людей, а тем временем оставляю мою семью и лучшего друга, которым ежечасно грозит смертельная опасность, так что я, быть может, больше их не увижу. Разве главный мой долг не в том, чтобы помогать протектору и тем подавать пример верности долгу? В минуты подобных важных решений очень трудно бывает различить наши побуждения. То, которому мы склонны следовать, упорно принимает облик эгоизма, даже когда нами задумано самопожертвование. Так я и поступил в тот раз. Я решил той же ночью скакать в Версаль и, если дела там окажутся не столь плохи, как мне представлялось, тотчас возвратиться к своему отряду. Я смутно надеялся, что мое появление в Версале произведет достаточно сильное впечатление, чтобы мы могли им воспользоваться и увести за собою тех, кто колебался. Во всяком случае, нельзя было терять времени. Я пошел на конюшню, оседлал своего любимого коня и, не раздумывая долее, покинул Вильнёв-ле-Гиар, с тем чтобы вернуться в Версаль.

Том III. Глава шестая

433

Я был рад отдалиться от моего мятежного отряда и хотя бы на время устраниться от борьбы зла с добром, в которой неизменно побеждало первое.

Но меня ужасала неизвестность относительно судьбы Адриана и становились безразличны все события, кроме тех, что могли погубить или спасти моего несравненного друга. С тяжелым сердцем, ища облегчения в стремительной скачке, ехал я в Версаль. Я пришпоривал коня, и тот скакал все быстрее, гордо вскидывая голову. Над нами кружились созвездия, мимо проносились деревья, придорожные камни и вехи. Я обнажил голову, и ветер овевал ее восхитительной прохладой. Когда Вильнёв-ле-Гиар скрылся из виду, я позабыл зрелища человеческих страданий; казалось, что сама жизнь уже есть счастье, и для счастья достаточно видеть красоту зеленых просторов земли и звездного неба, ощущать на себе ветер, который оживляет все в мире. Конь мой притомился, но я не замечал этого и подбодрял его голосом и шпорами. Я не хотел сменить великолепное животное на первое, какое попадется, и потом не найти его. Мы скакали всю ночь; утром он почуял, что мы приближались к Версалю; там был его дом, и, чтобы достичь его, он напряг слабевшие силы.

Мы уже проехали не менее пятидесяти миль, но он стрелою промчался вдоль Бульваров; а когда я спешился у ворот замка, бедняга подогнул колени, глаза его подернулись пеленой, он упал на бок и, несколько раз вздохнув, испустил дух. Я смотрел на коня с невыразимой мукой, словно от меня оторвали часть меня самого. Но это было столь же недолго, сколь мучительно. Позабыв о нем, я вбежал в открытые двери и вверх по величавой лестнице этого замка побед. Там я услышал голос Адриана... О глупец! Презренное существо, слабое как женщина! На звук знакомого голоса я ответил судорожным рыданием.

Я вбежал в Зал Геракла330, где Адриан стоял, окруженный множеством людей. Все глаза удивленно обратились на меня, напомнив, что на жизненной сцене мужчина должен сдерживать подобные девические восторги. Чего бы я не дал, чтобы обнять его, но я не посмел. Частью из крайней усталости, а частью по собственной воле я простерся на земле. Решусь ли я открыться? Это было сделано, чтобы я мог поцеловать священную землю, по которой ступал Адриан. В Версале я застал всеобщее смятение. Один из эмиссаров проповедника, воспламененный речами своего вождя и собственным фанатизмом, покусился на жизнь протектора, спасителя гибнущего человечества. Его остановили, когда он уже занес над графом руку с кинжалом. Это и было причиной шума и криков, услышанных мною, когда я подъезжал к замку. Это же заставило множество людей собраться в Зале Геракла. Хотя суеверия и фанатическое неистовство проникли в среду эмигрантов, были среди них и те, кто оставался верен своему благородному вождю; немало тех, чью веру и любовь поколебал страх, после отвратительного покушения обрели их снова. Целая фаланга верных сторонников сплотилась вокруг Адриана. Злодей, будучи схвачен и связан, похвалялся своим намерением и требовал себе мученического венца. Его разо434 Последний человек рвали бы на части, если бы не вмешательство намеченной им жертвы.

Ринувшись вперед, Адриан заслонил его собою и властно приказал своим разъяренным друзьям отступить. В этот момент я и появился.

В замке был наконец восстановлен порядок. Адриан, переходя из дома в дом, от отряда к отряду, успокаивал взволнованные умы, призывая к прежнему повиновению. Но страх смерти все еще владел этими людьми, уцелевшими при всемирной катастрофе. Когда рассеялся ужас, вызванный покушением, все взоры обратились к Парижу. Людям так нужна поддержка, что они готовы опереться на отравленное копье. Именно таков был обманщик, хищный волк, который взялся пасти доверчивое стадо, размахивая над ним, точно бичом, угрозою адских мук.

То был миг колебаний, пошатнувший даже решимость неизменного друга людей. Адриан был готов отступиться, прекратить борьбу и с немногими своими сторонниками оставить обманутую толпу во власти ее заблуждений и тирана, который разжигал ее худшие чувства. Однако после недолгих колебаний к нему вернулись мужество, твердость, устремленность к цели и вдохновлявшая его деятельная любовь к людям. И тут, как доброе для нас знамение, его противник сам навлек на себя гибель и собственными руками разрушил воздвигнутое им здание.

Влияние его на людей основывалось на учении, которое он им проповедовал: дескать, спасены будут лишь те, кто уверует в него и за ним последует, остальное же человечество обречено на гибель, как во времена Потопа; Всевышний пожалел о том, что создал человека; как тогда водой, так ныне чумою Он истребит всех, кроме тех, кто повинуется Его велениям, передаваемым устами ipse dixit* пророка. Неизвестно, на чем строил этот человек надежды подтвердить свою ложь. Возможно, он понимал, что эпидемия может ее опровергнуть, что он ставит все на карту и либо окажется посланцем Небес, чтимым грядущими поколениями, либо предстанет обманщиком перед нынешним поколением обреченных. Во всяком случае, он решил играть свою роль до конца. В начале лета, когда роковой недуг вновь начал поражать сторонников Адриана, самозванец объявил, ликуя, что его паства неуязвима для всеобщего бедствия. Ему верили; последователи его, которых прежде он держал в Париже, появились теперь в Версале. Общаясь с собравшимися там трусами, они поносили их вождя и похвалялись своей избранностью.